Когда Фарук произнес эти слова, я вообразил тон ректора. Всё равно, что рука на плече, обезоруживающий жест, заговорщическое обещание: заходите когда-нибудь ко мне в кабинет, будем общаться.
«Но, – продолжил свой рассказ Фарук, – когда я увидел его снова, он не только отказался со мной говорить, но даже притворился, будто никогда в жизни меня не видел. Я – всего лишь уборщик, вытирающий пол, я – не больше чем предмет мебели. Я поздоровался с ним, попробовал напомнить про наш разговор о Делёзе, но он не проронил ни слова. Существовала какая-то граница, и я, пытаясь ее перейти, лишь тратил время зря».
Пока Фарук рассказывал, люди входили в будки и вскоре выходили, а он здоровался с каждым, непринужденно или учтиво – в зависимости от того, предположил я, как часто они бывали здесь раньше. Он говорил на французском, арабском, английском – смотря по ситуации; с мужчиной, звонившим в Колумбию, перебросился несколькими испанскими словами. На каком языке обращаться к каждому, решал без заминки, а держался так приветливо, что я подивился, отчего на первый взгляд он показался мне отстраненным.
«У меня есть два проекта, – сказал Фарук. – Один прагматичный, другой более глубокий». Я спросил, что это за прагматичный проект: работать в интернет-кафе? «Нет, – сказал он, – даже не здесь; прагматичный проект, долговременный – учеба. Я учусь на переводчика со знанием арабского, английского и французского, а еще прохожу курсы – перевод материалов для СМИ и субтитров к фильмам, всякое такое. Таким путем я найду работу. Но мой глубокий проект – насчет того, о чем я говорил в прошлый раз: насчет несходства. Я твердо верю в это – в то, что люди могут жить вместе, – и хочу понять, как сделать это возможным. Здесь это возможно – в малом масштабе, в нашем кафе, – и я хочу понять, как сделать это возможным в большом масштабе. Но, как я вам говорил, я самоучка, так что я не знаю, какую форму обретет этот второй проект».
Я спросил, не думал ли он стать писателем, а он сказал, что даже это ему неясно. Сказал, что сначала выучится и придет к пониманию, и только после этого выберет форму своей будущей деятельности. Меня потрясло благородство его цели, то, сколько в ней идеализма и старомодного радикализма, как уверенно он о ней говорит, словно вынашивал ее много лет; и, хотя мой внутренний голос скептически бурчал, я поверил в цель Фарука. Но в то же время невольно призадумался из-за его пересказа нашего давешнего разговора – его утверждения, что в прошлый раз он назвал себя самоучкой. Мелочь, конечно, но (я был уверен, что память меня не обманывает) тогда он назвал этим словом только Мухаммеда Шукри, не себя. Мелкий образчик не то чтобы ненадежности, но определенного изъяна памяти Фарука, изъяна, который легко прозевать – так уверенно Фарук держится. В любом случае, мне пришлось скорректировать, пусть и слегка, свое былое впечатление, что передо мной вдумчивый человек. После этих мелких промашек – были и другие, но, в сущности, незначительные, не заслуживающие даже клейма «ошибка» – я стал меньше робеть перед ним.
