— Грешно так, обжора, — отвечает Яту, — потерпи.
Я вижу, как на котле загорается сажа. Черные бока его покрываются искрами.
— Ай, ай, сгорит котел! Снимай его скорее!
Яту молчит, смотрит на меня. Выстругав палочку и помешивая ею в котле, говорит:
— Чудак ты. Это лебединые стаи. Смотри. Вот пойдут они вверх, значит будет много зверя и рыбы, удача будет. А пойдут вниз — голод наступит.
Сняв котел, она разливает в чашки суп из чумизы. Это кушанье мы едим каждый день с тех пор, как отец отдал купцу восемь соболей за мешок крупы.
— Канси, давай заметим: кто быстрее съест, — говорю брату. Но он не слушает меня. Ест так же, как взрослые, молча и не торопясь. Я вылавливаю палочками отдельные крупинки и тоже молчу. Поймав желтую крупинку, думаю: колонка убил; поймав темную, радуюсь: соболя нашел.
После ужина дедушка и Ангирча отправляются на лосиную переправу. Они идут караулить зверя. Медленно сгущаются сумерки. Под крышей шалаша уже успокоились мухи, покрыв черным налетом бересту. В ушах стоит беспрерывный звон — комары не дают покоя.
Все сидят вокруг очага. Где-то, слышно, стреляют.
— Ага! — восклицаем мы разом с Канси. — Отец лося убил!
— Что вы болтаете? — встрепенулась бабушка. Она тоже не любит заранее говорить об удаче… — За такие слова меня бы в детстве из юрты прогнали.
Подперев рукой подбородок, она рассказывает нам про свою жизнь. Едкий табачный дым плывет из ее длинной-предлинной трубки.
— Раньше-то мы и зимой и летом одну рыбью да звериную шкуру носили. Без единой чашки чумизы зимовали. Зато никто нас не трогал. А теперь вот чужие купцы донимать стали…
— Бабушка, а я уже родился в то время?
— Глупый… Ты тогда еще в сказке жил. Я зеваю, а она говорит обо мне матери:
— Наш бата совсем цепенеет, как бабочка, занесенная ветром. — И прикрывает меня полой своего халата. — Вот вырастешь, будешь изюбриное сало добывать. Спи, бата, спи…
Рано утром я проснулся от крика: «Отец лося убил!» Раздетый бегу прямо на берег. Отец, действительно убил зверя, но в его оморочке[9] я увидел лишь несколько кусков сала. Наверное, лось был большой, мясо в тайге осталось. Вытащив на берег оморочку, отец идет домой. Он молча садится у костра. Яту набивает ему трубку, мать разувает его: подает новые улы[10] из кожи сохатого, достает тэгу[11].
Я взбираюсь к нему на колени, как только он, отдохнув, принимается рассказывать. Отец гладит меня по голове.
— Будешь костный мозг кушать, — обещает он мне. Это — самое лучшее лакомство.
