Пора готовить острогу,
Пора садиться в лодку…
— Сегодня пойдем лучить рыбу, — сказал дедушка, как только все встали.
Он уже нащепал кедровой лучины и связал ее в несколько толстых пучков. Весь день готовились к рыбалке. Отец сделал себе новую острогу. Ангирча тоже. Когда стемнело, вышли на двух батах вниз по реке.
Яркий свет от горящей лучины прорезал темноту ночи. Огнистая дорожка осветила реки. Ночью кета идет у самого берега. Так светло, что видно, как стремительно мчится она навстречу волне. Дедушка с размаху бросает в нее острогой. Рыба всплывает наверх. Минута — и она уже плещется на дне бата. Так мы и рыбачили почти до самого утра.
Днем я сидел на берегу, лакомился головами кеты. Рядом со мной Дзяуга и Ломбо жевали кости. Кеты было мало в эту осень. Дедушка удивлялся, куда девалась рыба.
— Оставим голодными наших собак. Не будет юколы, — говорил он, оглядывая небогатый улов.
В тот день мать раньше всех покинула рыбалку. Я заметил, как она переменилась в лице и побрела в юрту, еле передвигая ноги. Потом она исчезла куда-то. Я спрашивал бабушку: где моя мать?
— Ушла на промысел, — ответила бабушка.
Только спустя несколько дней я узнал о том, что «ушла на промысел» означало: «ушла в родильный шалаш»[18].
Был холодный осенний вечер. В лесу от ветра ломались деревья, и Сукпай ревел, бросая волны на камни. Я лежал вниз головой, уткнувшись в лохмотья. Бабушка подползла ко мне, села рядом. Гладит мою голову и говорит:
— Когда ты был грудным ребенком, ты был забавный маленький человечек. Головка твоя лоснилась. Черные волосы поблескивали. Хочешь, я расскажу тебе, как мать ходила с тобой «на промысел»?
Я сразу перестал плакать. Интересно послушать, как это было.
— Ты родился зимой, — начала бабушка, пыхтя своей длинной трубкой. — Охотничий балаган у тебя был сделан из веток пихты. За три дня до того, как ты появился на свет, мать ушла вот так же, как и сейчас, в шалаш. Я принесла ей лепешек и рыбы, натаскала сухих валежин, развела костер и оставила ее одну. Холодно было в лесу. В эту пору деревья трещат от мороза, заметает пурга. Над самым шалашом шумела старая ель.
Помню, я едва-едва протоптала дорожку к вашему «промыслу». Принесла муки для лепешек. Грешно заходить в шалаш. Нельзя. Я просунула мешочек с мукой в дзерь и услышала, как ты заплакал. Потихоньку спросила у матери: кто родился-то? Она сказала: —Бата! «Ну вот, нашелся у нас еще кормилец», — подумала я. А холод был страшный.
