Разочарование в парижском свете в 40-х годах XVIII века способствовало созреванию демократических основ мировоззрения Руссо. А.З. Манфред – пожалуй, первым в литературе – подвергает исследованию стихотворные опыты Руссо, в которых, как он показывает, уже нашли яркое выражение эти тенденции.
Выводы А.З. Манфреда представляются нам вполне обоснованными. Хотелось бы только, чтобы в конце раздела было бы коротко обрисовано значение произведений Руссо после 1749 г. в арсенале передовой социальной мысли XVIII века, в подготовке революции, и этим первый раздел книги был бы более тесно связан с последующими.
Второй раздел посвящен Мирабо. Пожалуй, он является наиболее новым и самым блестящим в книге. А.З. Манфред справедливо указывает, что во всей обширной советской литературе, посвященной истории революции, нет не только ни одной монографии, но даже нет ни одной статьи, посявщенной Мирабо – этому, по словам Маркса, «льву революции». Именно этот пробел в советской историографии и заполняет превосходное исследование А.З. Манфреда. Автор нисколько при этом не отклоняется от исторической правды. Он с исключительной яркостью обрисовывает все трагические эпизоды в молодости Мирабо, его аресты и заключение в крепости Уф [sic! правильно – Иф], в форте Жу, в башне Венсенского замка, но при этом нисколько не затушевывает все черты «дикого барина», как метко определяет автор Мирабо. Тяжелая юность содействует формированию в нем борца против деспотизма. Очень интересно сравнение «Опыта о деспотизме» Мирабо и «Цепей рабства» Марата, вышедших в одном и том же 1776 г. В определении роли Мирабо в 1789 г. А.З. Манфред очень близок к точке зрения Жореса. Сила Мирабо в эти весенне-летние месяцы 1785 г. [sic. правильно -1789 г.] была в том, что, применяя слова Ленина, он чрезвычайно умело формировал «лозунги борьбы». Но вслед за этим взлетом вновь обнаруживается вся двойственность Мирабо, приведшая его в конце концов к сделке со двором.
В целом второй раздел книги представляет собой совершенно оригинальную монографию о Мирабо, которая с величайшим интересом будет прочитана советскими читателями.
Мы не согласны, однако, с автором в его утверждении, что популярность Мирабо сохранялась до весны 1791 г., тогда как популярность Лафайета была уже полностью исчерпана в первые два месяца революции (см. с. 200, 208–209). Такой авторитетнейший историк революции, как Жорж Лефевр, называет 1790 г. «годом Лафайета». Бабеф, бывший в 1790 г. в Париже, в своей брошюре о празднике Федерации пишет о культе Лафайета в эти дни, но даже не упоминает Мирабо, и, думается, неслучайно. Попутно выразим пожелание, чтобы А.З. Манфред шире использовал выходящие сейчас у нас «Сочинения» Бабефа.
