Улучив минутку, Петр подошел к Устину и, словно про себя, сказал:
— А туда, как думаешь, пробраться… нельзя?
Устин попробовал замок пулемета, щелкнул курком и безнадежно покачал головой.
— Нельзя.
Паршин тяжело вздохнул.
— У тебя есть махорка?
Устин молча подал кисет.
Паршин скрутил цыгарку и, не зажигая спичку, чмокал губами, пробуя раскурить.
— Потухла, — сказал он.
— А вы ее не зажигали.
— Разве?..
Паршин постоял в раздумье, потоптался, затем вернулся на свое место.
Быльников сидел в отведенной квартирьером комнате.
«Выбрал минутку, чтобы написать тебе и… пожаловаться на жизнь. Родная Вера, я стараюсь не задавать себе вопросов, за что я борюсь и для чего должен жертвовать своей жизнью. Ради кого и чего… Любимая, я устал от походной жизни и от этой страшной войны, преисполненной мерзости и бесчеловечности. Я чувствую себя в этом мире глубоко несчастным и одиноким. Любимая…»
— Ах, нет, не то, не то… — бормочет он и мысленно продолжает письмо:
«…Я не могу рассказать тебе о том, что я желал бы…»
В соседней комнате девушка в белом ажурном платье бренчит на гитаре. Она пробует напевать, но голос срывается. В комнату к Быльникову вплывает нежный запах духов и пудры. Сотник понимает: девушка старается ему понравиться.
«Ну, что ж… пой, девушка, пой…»
Он закрывает глаза… Перед сомкнутыми веками темнота. Потом вдруг ярко, как в свете молнии, предстали: пленный, зарубленный по приказу Бахчина, казак перед костром, поющий молитвенно и грустно о Кубани и жене, девушка-разведчик… Где она?..
За стеной девичий голос под аккомпанемент гитары выводит:
Все сметено могучим ураганом,
И нам с тобой осталось кочевать…
Быльников вскочил и, расстегивая ворот гимнастерки, выдохнул:
— Вера!
Песня оборвалась. В комнате стукнула гитара и заныла, как стальная пила. Отчетливый шепот:
— Это он тебя зовет…
Быльников оглянулся и громко сказал:
— Нет! Простите! Я никого не звал.
Он торопливо сунул неоконченное письмо в карман и, словно слепой, пошел к выходу.
Надя сидела бледная, измученная жаждой. Перед Бахчиным лежали бланки опросных листов. Сейчас они не вызывали у него никакого недоумения и раздражения.
Прямым, угловатым почерком он старательно вывел: «Болдина Надежда». Не глядя на нее, спросил:
— Фамилия?
— Болдина, — ответила она устало, тоном полного безразличия.
— Имя?
— Надежда.
— Отчество, год и место рождения… губерния… уезд… волость… Тэк-с, тэк-с. Вероисповедание?..
Все было записано так, как требовалось. Бахчин откинулся в кресле, свел руки и, хрустнув пальцами, поднял брови.
