— Пусти меня… пусти-и!..
— Наташенька, выпей воды, выпей, голубка.
Наташа широко открыла безумные глаза и, остановив их на Устине, требовательно спросила:
— Где Митяй?
— Убит, — так же коротко ответил Устин.
— Ай-ай-яй! — заголосила Наталья и упала в подушки. Она глушила в них рыдания, иногда приподнималась и, вытирая косами слезы, тихо причитала: — Митенька мой… горемыка я…
Так шли минуты, часы. Тихий плач сменялся бурным отчаянием. Мечась, словно в бреду, она не замечала своей наготы и, вперив безумные глаза в подушку, настойчиво звала:
— Митя… Ми-тень-ка…
Устин обнял ее и, взяв за руки, уговаривал:
— Успокойся, Наташа… Я ведь тоже… вот мать у меня… Ерка Рощин… детишки остались… тоже ведь горе…
Голос его осекся… Умолкла и она, а он продолжал гладить ее и успокаивать.
— Устин, — устало позвала она, — когда я увидела тебя, то будто признала картуз Митяя и не поверила, и вроде на сердце стало мне тяжко, а потом об этом забыла и не думала, и вот, уж когда разделась и пошла спать, вспомнила и увидела картуз на машине. Заглянула я в него, а там чернильным карандашом написано: «П. Д.», и иголка-то моя с зелеными нитками, что я ему давала на дорогу. Я глазам не верила… — и она снова заплакала. — Расскажи мне, как это было.
Они просидели всю ночь до рассвета. Устин рассказывал ей о боях, о погибших товарищах и по ее просьбе несколько раз повторял, что нашел Митяя убитым и взял его фуражку.
Горница стала синей, потом голубой, затем серой и, наконец, розовой. Занималась заря.
За ночь Наталья осунулась. Устин говорил не смолкая. К нему приходили слова утешения и ободрения, и он произносил их с такой сердечностью, что Наташа, как ребенок, совсем утихла, глядя на него сухими печальными глазами.
Далеко, за улицей, за рекой, за полями, вспыхнуло багряное солнце, обжигая стекла домов. С крыш падали крупные капли росы, от окон и земли поднимался легкий пар. А с теневой стороны еще тянуло ночной свежестью, и в сумеречной дали неба, провожая ночь, угасала одинокая звезда.
Наталья, точно расставаясь с тяжелым сном, поднялась, осторожно подошла к люльке и покачала головой. Взглянув на старую фотографию Митяя с Устином, где они были запечатлены с обнаженными шашками, Наталья с отчаянием спросила:
— Ну, что… что я стану делать?.. Ну, куда я… пойду?
— Не тревожься, — Устин охватил ладонями ее пылающие щеки и, глядя в глаза, ответил: — Жди меня. Буду жив… я приду к тебе.
В окно постучали. Наталья заторопилась, надела юбку, кофту и, набросив платок, взяла ребенка.
