— Устюша, я пойду к двоюродной сестре на хутор. Там горе мое легче станет.
…Молва о том, что Устин Хрущев остался на ночь у Натахи Пашковой, кочевала из двора во двор. О Наталье говорили со стыдливым смешком, с веселым хихиканьем, с грубым домыслом. О том, как Наталья приняла к себе на постой солдата, хотелось знать в подробностях. И пусть их не будет, они все равно придумаются. Но все же страсть вызвать, высмотреть толкала некоторых на поиски какой-нибудь причины заглянуть к Наталье, но боялись Устина. Самый подходящий и естественный повод оказался у женщин, мужья которых записались в отряд и уходили с Устином в город. Они вбежали в хату к Наталье целой толпой.
— Вы что, окаянные, еще спите! — затараторила жена Клима, поправляя платок и с любопытством поглядывая то на Устина, то на Наталью. — Наши мужики уж собрались, а вы… — Но она вдруг осеклась. Ее поразила бледность Натальи. — Что это с тобой, подружка, аль захворала, на тебе лица нету! — испуганно вскрикнула она, всплеснув руками.
Наталья закусила губы. На сухие, воспаленные глаза опять набежали слезы.
— Бабоньки… вдовая я теперь, — всхлипнула она.
Подруги ахнули и обступили Наталью. И сразу исчезло притворство, и лукавство, и то жгучее любопытство, которое снедало их. Они смотрели на нее уже с искренним состраданием, всячески выражая свое сочувствие.
— Ну, что же, Наташечка, делать? Не убивайся, голубка. Не одной тебе горе горевать. Перетерпится.
Те, кто не находил слов для утешения, молчаливо вытирали глаза.
Еще вчера зло осуждавшие Наталью, они сегодня в душе винились перед нею и невольно ставили себя на ее место.
Ничего не знавший Клим подошел к окну и крикнул:
— А ну, бабы, не задерживай!
На улице уже собрались все те, кто записался в отряд, и провожающие.
Молча вышли женщины от Натальи. В их движениях было что-то неловкое, стесненное, и все, кто дожидался на улице, поняли, что там, в хате Натальи, что-то случилось.
Через несколько минут все знали о Натальином горе, и всяк по-своему говорил о ней и о Митяе, связывая с именем Устина.
Хрущев построил отряд. Тетка Марфа, пригорюнясь, стояла у дороги. Сколько вот так она проводила людей на войну, и сколько ей пришлось услышать скорбных вестей. И сейчас уходят люди, а Митяю Пашкову уже не вернуться.
Груздев попрощался с каждым за руку, а Устина поцеловал.
— Прощайте, да не забывайте нас… Пишите. А я обо всех писать буду.
Устин взял за повод лошадь и скомандовал:
— За мной шагом марш!
