— Те, что финансируют ваше существование?
— Никто не финансирует меня.
— На какие же средства вы живете?
— Продаю стихи.
— Кому?
— Кому придется.
— У нас есть частные издательства?
— Это как хотите, так и понимайте.
Голиков не принимал участия в разговоре. Порой ему хотелось встать и выйти из комнаты, зайти в дежурную комнату к Лазизу, поболтать с ним о каких-нибудь пустяках.
Депринцев облизывал белым языком сухие потрескавшиеся губы, с жадностью посматривал на стакан с водой, то и дело вытирал грязным платком вспотевшее лицо. Затем схватил стакан, опрокинул трясущимися руками в рот, облегченно вздохнул.
— Давайте, Депринцев, поговорим, как мужчина с мужчиной.
— Давайте, начальник.
— В субботу ночью вы были в колхозе «Ударник».
— Допустим.
— В субботу ночью один человек вручил вам приличную сумму денег.
— Та-ак.
— В субботу ночью этот человек убил сторожа Каримова.
— В-вот.
— В субботу ночью этот человек ограбил колхозную кассу.
— Интересно.
— Скажите, какие обязанности выполняли вы в это время?
— Вы берете меня на мушку?
— Бросьте, Депринцев, вы же умный человек... Не разочаровывайте меня. Кто этот человек?
— Роберт...
— Степанян? Спасибо. Какие обязанности вы выполняли?
— Так. Никаких. Бродил по колхозу. Задирался. Пил.
— Кто был с Робертом Степаняном?
— Наверное, брат.
— Почему — наверное?
— Похож на него.
— Вы все сказали?
— Все.
— Мы нашли у вас сто рублей.
— Так мало? — удивленно протянул Депринцев. — Неужели я за два дня размотал полтыщи? Странно.
— Подумайте.
Депринцев откинулся на спинку стула, долго морщил лоб, глядя перед собой, шептал что-то, два раза приподнимался и снова садился.
— Я больше ста рублей не мог потратить.
— У вас было пятьсот рублей?
— Да.
— Может быть, потеряли?
— Исключено.
— Значит, кто-то вытащил?
Депринцев метнулся к Зафару:
— Роберт?
— Или Аршавер?
— Нет, он... Сволочь! Он! Не сомневайтесь! Он все жилы вытянул у меня. Теперь здесь покоя не дает. Избавьте меня от него. Я, понимаете, хотел начать другую жизнь, да во-от не вышло. Снова запутался. Я ведь любил Катю. Вот какие стихи написал ей ко дню рождения.
Я любил тебя, может быть, разно,
может быть, иногда презирал —
вел себя до того безобразно,
что по году покоя не знал.
Без стука вошел Азимов. Он с порога хотел что-то сказать, однако промолчал, взглянув на Зафара. Зафар подался вперед над столом, приложив палец к губам.
Голиков, кажется, не заметил Азимова. У него было строгое нахмуренное лицо. Он положил руки на колени.
Депринцев читал:
