Тюремщик открыл первую попавшуюся дверь.
В руках у него был фонарь, а я и мой провожатый держали в руках по свече. Поэтому небольшая камера, куда мы вошли, оказалась прекрасно освещена.
И тогда я увидел на деревянной скамье, достаточно широкой, чтобы ночью служить постелью, а днем сиденьем, маленького худого человека с блестящими глазами и длинной бородой, с обритыми на затылке и коротко остриженными на висках волосами.
В стену камеры была вделана цепь, которая заканчивалась кольцом, охватывавшим ногу узника выше щиколотки.
Когда мы вошли, он поднял голову и, обращаясь к моему провожатому, спросил:
— Разве это произойдет сегодня? Я полагал, что завтра.
— Да нет, вы и в самом деле отправляетесь завтра, — ответил мой провожатый, — но вот этот господин осматривает тюрьму, и он даст тебе две копейки на водку, если ты расскажешь ему, за что тебя приговорили к каторге.
— За это мне ничего не надо давать. Я ведь признался и готов повторить барину все, что говорил судье.
— Ну что ж, рассказывай.
— Это совсем нетрудно и не займет много времени. У меня жена и четверо детей; я только-только отдал им свой последний кусок хлеба, как вдруг в дом ко мне явился становой и сказал, что, поскольку царь-батюшка ведет большую войну, нужно заплатить подать за первую половину года. Мне полагалось уплатить рубль семьдесят пять копеек[3]. Я объяснил становому, в какое положение попала моя семья, показал ему пустую избу, жену и детей в лохмотьях и попросил у него отсрочки.
«Царь не может ждать», — ответил он.
«Но что же делать, Господи?» — взмолился я, сложив руки.
«Что делать? — повторил он. — Мне прекрасно известно, что делать. Я прикажу, чтобы тебе на голову лили каплю за каплей ледяную воду, пока ты не заплатишь».
«Вы, конечно, можете замучить меня до смерти, но какая вам от этого будет польза? Денег вы все равно не получите, а моя жена и дети помрут».
«Становитесь на колени, дети, — подала голос моя жена, — и попросите господина станового хоть немного повременить; может быть, ваш отец найдет работу и сумеет заплатить подать царю».
И дети встали на колени вместе с матерью.
Чтобы не оставлять у себя сомнений в правдивости рассказа заключенного, я прервал его и обратился к провожатому:
— Я полагал, что каждый помещик обязан дать семейному крестьянину шесть арпанов пахотной земли и два арпана лугов исполу, то есть с условием отдавать половину урожая помещику.
— Да, — ответил он, — помещик обязан дать землю тем, у кого есть долги, но бывают бедные помещики, у которых и для себя земли не хватает, так что они не могут давать ее другим, и тогда они отдают своих крестьян в работники. Вот это как раз такой случай.
