Разговор Виктору был крайне неприятен. Он молчал.
— Теперь что… — часто кашляя, простуженным голосом сипел Король, — разве комсомольцы… Вот в наши годы, в двадцатые, были комсомольцы. Такие они дела делали… Газеты о них писали…
Виктор насторожился: интересно узнать о первых комсомольцах деревни. А Никита вдруг замолк, на лесной поляне остановился, снял шапку, перекрестился:
— Ты тоже сними… Молодая жизнь здесь загублена. — Видя, что спутник глядит на него широко раскрытыми, недоумевающими глазами, пояснил: — Васька Жуков… мой корешок, в юности смерть здесь принял.
И Виктор вспомнил, еще в детстве слышал о погибшем коммунисте Василии Жукове.
— В колхозную жизнь всех хотел увлечь. А его взяли да и лишили жизни.
Добрались до деревни затемно. Тихо, безлюдно. Казалась деревня вымершей. В сумерках теперь зажигали огонь только по делу: керосин стало трудно доставать, за большие деньги не купишь. Раньше, когда фронт проходил недалеко, выменивали на молоко или на яйца бензин у шоферов. Смешанный с солью бензин горел в коптилке не хуже керосина.
— Сегодня ты что-то задержался, — осведомилась мать, когда Витюшка появился в избе. Подошла было к нему помочь раздеться.
— Я сам… Не надо…
Старший сын теперь стремился во всем обходиться самостоятельно. За ужином Виктор поинтересовался у дедушки, знал ли он Жукова.
— Как же… сверстник твоего отца… Такой чернявый. Большой правдолюб был, — оживился дед.
— Так и жениться не успел. Нашел свою смерть на дороге в лесу. — Вмешалась в разговор и бабушка.
А Виктор думал: «Надо разузнать, когда первые комсомольцы в деревне появились…»
Прошла вторая военная зима, по-прежнему тревожная и голодная. Хлеба, что выдали в колхозе на трудодни, хватило только до Нового года. Жили ядринцы впроголодь — на картошке и овощах со своей усадьбы. Люди заметно отощали.
— Только бы дотянуть до солнышка, до весны, — толковали между собой старики и… умирали один за другим.
В эту зиму Виктор лишился бабушки и дедушки. Они ушли вслед друг за другом. Сперва бабушка. Утром она не встала, заснула навсегда. Дедушка дня три болел.
В последний день, когда остался вдвоем с Витюшкой, подозвал внука к себе.
— Давай попрощаемся, — слабеющим голосом сказал он. Тяжело, с хрипом вздохнул. — Мой конец приходит…
Глубоко запавшие глаза у дедушки смотрели осмысленно, с какой-то затаенной печалью.
— Трудно тебе будет, знаю… Но ты не унывай. Будь честен… Береги мать. Она больше тебя страдает…
