ИНСТИТУТ ИМ. ЛЕСГАФТА
В начале лета 1940-го года я закончила первый год обучения в 3-м Медицинском институте. Еще весной нам сообщили, что по распоряжению правительства на месте нашего института будет образована Военно-морская медицинская академия, а нас, студентов, вместе с частью профессоров вольют в 1-й Медицинский институт (на Петроградской стороне, около площади Льва Толстого).
Мне было жалко покидать наш маленький теплый институт в старом парке, где все друг друга знали, жаль было уютных аудиторий и старомодных лабораторий, жалко было терять близость семьи Нечаевых: они жили в двухэтажном флигеле — продолжении административного корпуса, где царствовали добрейшие и заботливые братья Васюточкины. Окна их старинной, еще прадедовской квартиры выходили и в парк, и на Фонтанку. Я часто встречала доктора Александра Александровича, идущего по парку из своей квартиры в больничные корпуса, в такой же, как у Алика, круглой котиковой шапочке, только потрепанной.
При переводе в другой институт нас сохранили целиком, не смешивая с коренными студентами, мы сделались третьим потоком и присутствовали вместе с двумя другими потоками на общих лекциях, а групповые занятия велись старыми, привычными нам группами, что было очень приятно: за первый од занятий в 3-м институте мы очень сблизились друг с другом. Часть наших профессоров не пожелала «военизироваться» и перешла с нами в 1-й институт. Но некоторые наши бывшие теперь профессора, питомцы Военно-медицинской академии, сделались теперь профессорами Военно-морской медицинской академии. Остался в новой Академии наш громогласный профессор Долгособуров — глава кафедры нормальной анатомии, моложавый полковник, всегда в очень элегантной военной форме, в растегнутом белом хрустящем халате на плечах. Остался его помощник и заместитель, мягкий тихий невозмутимый профессор Быстров — автор учебника анатомии, по которому мы учились, с ясными четкими объяснениями. Его учебник был несравненно лучше немецких и французских (переводных) учебников, по которым учились предыдущие поколения студентов. Быстров был прекрасный художник, и его учебник был снабжен множеством великолепных рисунков, ясных схем, сделанных им самим. Его рисунки научили меня мыслить образно. Доктор Туркевич, преподаватель анатомии, совершенно не военный человек, решил остаться в Академии. Жизнь в Академии ему поначалу не пришлась по душе: ему недоставало нас — живых, быстрых, любивших его мягкий юмор. Его новые дисциплинированные слушатели — курсанты сидели на лекциях «как деревянные», не понимали тонкостей его сравнений, объяснений: «смотрят, слушают и молчат». Я уверена, что если б война не нарушила течения всех наших жизней, Н. Г. Туркевич привык бы к новой аудитории, расшевелил бы ее и нашел бы многих талантливых студентов, которым помог бы сделаться прекрасными врачами.
