Проф. Долгособуров вызвал меня на заседание кафедры (я была членом студенческого научного кружка, сделала в свое время доклад, который понравился, по-моему благодаря некоторому количеству больших, подкрашенных рисунков, которые я приготовила и пользовалась ими в качестве иллюстраций) — прощальное заседание перед переходом в Академию, очень ласково назвал меня «нашей последней ласточкой» и предложил мне работать под руководством Н. Г. Туркевича на кафедре морфологии в исследовательском институте. С большой радостью я согласилась и до самой войны ездила в этот институт и училась думать и работать, приучаясь к самостоятельности, около Туркевича и его коллег. Плодотворное и интересное время!
27-го июня, в пятницу, пошла в научно-исследовательский институт им. Лесгафта, расположенный в очень уютном небольшом старом петербуржском здании. Этот институт был мало известен. Здесь работали (обычно по совместительству) только исследователи в разных областях науки и их ученики (буквально единицы). Все знают другой институт Лесгафта — Институт физической культуры, выпускавший образованных преподавателей физкультуры, которые и сами были отличными спортсменами и могли быть очень хорошими тренерами. Я уже целый год работала в Институте на кафедре морфологии, приходила два раза в неделю после занятий в Медицинском институте и делала под руководством Николая Гервасиевича Туркевича исследование, результаты которого в следующем году должны были быть опубликованы. Работа шла медленно, а теперь с началом войны вряд ли удастся ее продолжать. А о публикации работ института вообще не могло быть речи, т. к. они издавались в Германии в лейпцигском морфологическом журнале.
Институт этот был очень необычен по составу своих сотрудников. Не было здесь ни профкома, ни парткома — и все были беспартийными. Крошечный островок ученого Петербурга. Возглавлял институт знаменитый старик — шлиссельбуржец Морозов[1]. Около Шлиссельбурга был выступ берега в Финский залив. Он назывался в его честь Морозовский мыс или еще его называли в шутку Морозовский нос. Морозов до революции просидел чуть не тридцать лет за свои полубезумные идеи в Шлиссельбургской крепости, кажется, в одиночной камере. Но, конечно, как полагалось — с книгами, газетами, русскими и иностранными — чего душе угодно. После революции его из крепости торжественно переселили в знаменитый Дом политкаторжан на Неве, напротив Петропавловской крепости.
