— Бедная моя Тусенька, — говорила Ольга Леонтьевна дочери. — Да они в тюрьмах все так пишут. Это у них так принято.
А Тася ей отвечала:
— Ничего не могу с собой поделать. Меня будто отравили. Отняли разум. Все в мире для меня исчезло.
— Прямо Ромео и Джульетта, — говорит Дорик. — И что ты только в нем нашла? Он и не красивый вовсе. Бородавка какая-то на лице.
— У нас вот тоже был случай, — вмешивается тут дедушка. — Когда я на корабле плавал. У одного матроса любовь была. С русалкой. Песни она ему пела. А как перевели его на другой корабль, очень она тосковала.
Чем бы все это кончилось — неизвестно, только в одни прекрасный день приходит Тася домой и билет на поезд показывает.
— Вот, к нему еду…
Ольга Леонтьевна, понятно, в слезы.
— Куда же ты, доченька? Ты же никогда из дома не уезжала. Ты же у меня домашняя девочка…
— Не могу я без него, мама! — говорит Тася. Тут и Эльза Егоровна не выдержала:
— В тюрьме же ведь ужасно… Зачем на это глядеть?
— У нас тоже один сидел, — рассказывает дедушка. — Могилы грабил… Так он в тюрьме цингой болел. Зубы своими руками вытаскивал. Все до одного. Может, Викентий твой там тоже уже без зубов. А ты приедешь.
Но Тася свое:
— Не могу я без него!
Ну, делать, видно, нечего. Поплакала Ольга Леонтьевна, поплакала и стала Тасю в дорогу собирать. Гостинцев накупила — не с пустыми руками же ехать, пирогов напекла целую сумку.
Последнюю ночь перед отъездом Тася уснуть не могла, лежала с открытыми глазами. А как светать стало, смотрит — женщина какая-то незнакомая в комнате.
— Не надо бы тебе ехать, голубушка, не надо, — говорит гостья. — Ты подумай, прежде чем ехать. Ты ведь не знаешь, на что обрекаешь себя.
— А вы кто? — спрашивает Тася.
— Полина я, жена Ивана Александровича Анненкова, государственного преступника. У вас шкатулка моего мужа. Вспомнили?
— А, — говорит Тася, — декабрист…
— Меня перед поездкой к нему тоже предупреждали: «Твой-то, — говорят, — может, запил там, опустился». «Тем более мне надо ехать», — отвечала я. Вот и поехала в Читу. Молодая была, глупая… Мадемуазель Поль… Ни слова по-русски… В Великом посту мы венчались. Ивана Александровича в церковь в оковах привели. На паперти только сняли. А его и узнать нельзя. Мужик в полушубке и с бородой. Я-то помню: блестящий офицер, кавалергард. Я к офицеру ехала. А тут вконец больной человек… Черная меланхолия… Говорили, он в крепости хотел покончить с собой, часовой спас. Все это на меня ужасно подействовало. Лучше бы мне его не видеть, не приезжать…Гостья всхлипнула. — Все же это ужасно — жена ссыльнокаторжного! Сколько унижений! Обыски! Свидания раз в три дня… Непременно при унтер-офицере…
