— Ну и что? — спрашивает Васена Власьевна. — Мы знаем, что Федор Кузьмич.
— Вот и я спрашиваю: ну и что? — продолжает Арсений. — А старик сердится. «Да нет, — говорит, — не просто Федор Кузьмич, а тот самый… Старец из Сибири… Неужто не слышал?» А я никак понять не могу: какой старец?
— Как же, как же! — вмешивается Митяй Маркович. — Читали мы, по истории проходили. Старец Федор Кузьмич… Это когда император Александр Первый умер. Тогда еще восстание декабристов было. А потом старец в Сибири объявился, Федор Кузьмич… Вот в народе и пошел слух, будто император не умер вовсе, а скрылся… А Федор Кузьмич и есть тот самый государь… Это нам известно…
Тут Арсений достает из шкафчика какую-то связку бумаг и вытаскивает листок обтрепанный — портрет. На картинке — красивое лицо, белокурые волосы, бакенбарды.
— Ведь похож, правда? Самодержец российский! Александр Павлович! Мне Федор Кузьмич дал. Говорит: на память, от меня лично… Я хочу в комнате повесить… Чтобы всегда перед глазами…
Васена Власьевна поднимается и берет со стола бутылку.
— Пойти соседей угостить… А портрет ты порви… Чтобы я не видела его больше…
Арсений хотел что-то сказать, но только вздохнул и стал рвать картинку. Вышли они с Васеной Власьевной на кухню, там — Федор Кузьмич. Спиной к окну стоит, халат новый, подаренный, руки за пояс заложил. Арсений рюмку ему протягивает:
— За здоровье государя-императора!
— А я выпью, — отвечает Федор Кузьмич. — Ты думаешь, если самодержец российский, так и не станет? А я вот выпью, любезный, выпью… Я не такой постник, как вы думаете…
Васена Власьевна руки в боки — и на старика:
— Вот как! Самодержец российский! Отчего же не Наполеон?
Федор Кузьмич голову вперед наклоняет.
— Говори громче, — просит. — Я глух на левое ухо…
— Почему же не Наполеон? — кричит Васена Власьевна.
— Бонапарт-то? — отвечает Федор Кузьмич. — Бонапарт — это другое совсем… Я ведь помню… Наше свидание с ним… Тильзит… Река Неман… Мы в шатре, на плоту, посреди реки. На мне черный мундир преображенский. Красные отвороты… Все золотом обшиты… Белые рейтузы, шарф, треуголка с перьями…
Тут Лукичев из комнаты вышел, голоса на кухне услышал. В дверях стоит, слушает, потом ехидно так спрашивает:
— Отчего же на реке? На каком-то плоту. Неужто на земле нельзя было?
— Помилуйте, — отвечает Федор Кузьмич. — Да ведь всем известно: Бонапарт-то антихрист. Как же можно — православному царю с нехристем? Его сначала окрестить надо было в реке… А так — грех…
