Под лопухом и обнаружил Колю брат Степан и, ахнув, потеряв дар речи, повел в привычную жизнь — на экзекуцию.
Коля возвращался домой, как во сне, счастливый, переполненный впечатлениями, и совсем не боялся встречи с отцом. За испытанную радость можно и пострадать.
Дом был еще полон гостей, слышались громкие голоса, вкусно пахло едой, уже горели свечи. Кто-то играл на гитаре, и Коля узнал мамин голос. Она пела свою любимую песню:
Как по морю синему
Плыла лебедь с лебедятами,
Со малыми со дитятами…
Степан провел его на кухню, и здесь наймычка Парася, чуть не выронив блюдо с горячими пирожками, залилась слезами: перед ней стоял не ее чистенький благообразный паныч, а чумазый оборвыш с расцарапанными коленками. Парася кинулась за чистой одеждой, налила в таз теплой воды — может, обойдется. Не заметят?
Но именно в это время в кухню вошел отец, посмотрел на Колю и, даже не изменившись в лице, сказал ровным голосом:
— Вымыться, переодеться — и к гостям. А завтра — на полдня в угол.
На следующий день Коля, отстояв в углу, после обеда убежал в Закоропье. Отец первый раз взял в руки ремень. Но, встретившись с глазами сына, усомнился в положительном результате наказания.
Несколько дней подряд всеми правдами и неправдами Коля убегал в Закоропье, возвращаясь оттуда грязным, возбужденным, счастливым.
В тот вечер он вошел в кабинет отца с ремнем в руке, протянул его Ивану Иосифовичу, тихо сказал:
— Б-бей…
Отец положил ремень на письменный стол рядом с Библией, которую читал перед этим, провел по голове сына, по его спутанным густым волосам тяжелой рукой.
— Упрям, — задумчиво произнес Иван Иосифович. — В кого бы? Ну ладно. Кто там из закоропских твой лучший друг?
— Грицько Зацуло.
Грицько был приглашен в дом Кибальчичей. Он робко вошел во двор, и все домашние обступили его..
— Какой грязный, — сказала сестра Катя.
Грицько нахмурился.
— Сразу видно — атаман, — сказал с крыльца Иван Иосифович, но голос его был одобрительный.
Грицько повеселел и посмотрел на всех смелей.
— У тебя голуби есть? — спросил Федя, средний из братьев Кибальчичей (он в ту пору начал разводить голубей).
— Два сизаря, — сказал Грицько и, похоже, совсем освоился.
— Вот что, — сказала мама, — мы тебя, Грицько, вымоем, а наденешь костюм Феди, прошлогодний, он из него вырос. Согласен?
Грицько угрюмо молчал, поглядывая на Колю.
— Вымойся, — сказал Коля. — Что тебе стоит?
На крыльцо он вышел неузнаваемый: чистенький, подстриженный, робкий какой-то, только лукаво светились карие глаза.
