За что мне все это?
Чем я так прогневил небеса?
Никогда не делал ничего плохого, разве что жил в свое удовольствие, стараясь не особо обременять себя мыслями о других людях… Но разве же за такое наказывают? Особенно столь изощренным способом.
Писклявый комок продолжает подавать голос.
— Ну чего тебе опять надо? — спрашиваю я, хватаясь за голову. — Я и так скормил тебе целую бутылочку этой молочной бурды, которую твоя мамаша сцеживает из своего вымени. Уймись уже, черт в… — замолкаю, смутившись под детским взглядом. Таким внимательным и открытым… — Блин, ну чего ты ревешь? Хватит уже. — Луплю кулаком по дивану, и девчонка заходится в еще более отчаянном плаче. — Зажимаю уши ладонями, в три больших шага пересекая пространство квартиры, и рывком распахиваю входную дверь.
— Уйми уже своего младенца! — кричу спокойно сидящей на лестнице горе-мамаше. — Почему она снова орет?
— Это ты орешь, — парирует она с невозмутимостью сфинкса, — а Ангелике пора менять памперс. Можешь заняться этим, раз уж нам с Лэсси нельзя входить в квартиру.
Ребенок кричит все громче, а старуха Трёстер, верно, подслушивает за дверью.
— Иди уже в дом, — цежу сквозь стиснутые зубы.
— А собака? — спрашивает она.
— И чертова собака пусть тоже заходит.
— Спасибо. — Девица подхватывается на ноги, порывается в мою сторону и на секунду, но я ощущаю ее губы на своей щеке. Горячие, скользнувшие чирком губы своей безумной оккупантши… Даже прошлый, насильно вырванный поцелуй в губы не был таким… приятным. Боже, это полная лажа, пора сматывать удочки из этого сумасшедшего дома!
Что я и делаю тремя минутами позже, подхватив свои вещи и захлопывая за собой дверь.
Коллега по джаз-бэнду весь вечер подкалывает меня насчет унылого вида и черных кругов под глазами, интересуется, как зовут ту красотку, что довела меня до подобного состояния, и я едва сдерживаюсь, чтобы не заехать ему по физиономии.
Знал бы он, что творится сейчас в моей квартире — и вовсе живот бы себе надорвал от хохота. А мне как-то не весело…
Сначала сумасшедшая оккупантша с ребенком, а теперь еще и собака.
Кого она притащит завтра?
Африканского крокодила или гремучую кобру?
Я бы уже ничему не удивился.
Впрочем, неделю я как-нибудь перетерплю, а потом пусть берет свои деньги и уматывает на все четыре стороны.
— Эй, хочешь завалимся к Виктории и продолжим веселье? — спрашивает меня приятель, укладывая саксофон в защитный чехол. — Она обещала крутую вечеринку.
И я машу головой:
