— Куда? Забирать от Деникина Харьков, Донбасс.
— Ой, ой, Леша! Вижу, ты окончательно отвернулся от нашего золотого ремесла. Стал барабанной шкурой. Что, понравилось тебе — «левой, правой, хрен кудрявый»? Я отполитурил действительную, и мне осточертела и эта жизнь и эти солдатские песни: «Где же ваши жены? Ружья заряжены», «Чубарики, чубчики, эх-ха-ха». Забыл, где остался твой отец? И тебе того надобно? Жаль мне и тебя, хлопче, и больше всего тетю Лушу.
— Я знаю, Корней Иванович, то, что мне надобно знать… Может, и меня убьют, станут в строй десятки других. Мой отец положил голову не по доброй воле, а я воюю за наше, за рабочее дело.
Беседуя, они вышли к Большой Подвальной. Сотник, подхватив под руку Алексея, затащил его в пивнушку.
— На прощанье по кружке холодного пивка, — предложил циммермановский приближенный.
— Что ж! На прощанье согласен.
Хотя Булат и питал глубокую неприязнь к старшему мастеру, но все же кое-чем он был ему обязан. Когда отец, работавший столяром в «Арсенале», решил устроить двенадцатилетнего Лешку в своей мастерской, кум тети Луши, рисуя перед старшим Булатом богатые перспективы, уговорил его отдать мальчика в музыкальное предприятие Циммермана.
В то время когда на прочих учеников и подмастерьев цыкали, не позволяя и приблизиться к сложной механике клавишных инструментов, считая эту работу уделом избранных, Сотник не без корыстных целей сразу же поставил своего подопечного в привилегированное положение, позволив ему присматриваться ко всему, что делалось в мастерской.
Сотник заказал полдюжины бархатного.
— Ну, а вы, Корней Иванович, что поделываете? — спросил Алексей, пододвигая к себе кружку.
— Я, — ответил Сотник, отпивая небольшими глотками пиво и закусывая густо подсоленными сушками, — я, Леша, уже дважды поднимался, дважды летел вниз. Знаешь, как говорят: «Ты на гору, а черт за ногу». Но ничего. Духом не падаю. Я стругаю колодки для сапожников. На Шулявке и даже на Подоле ходкий товар. Чеботари рвут из рук. Беру с них натурой. Голодный не сижу.
— Что, для отвода глаз? — лукаво усмехнулся Алексей. В том, что Сотник справлялся с новым ремеслом, Булат не сомневался. Золотые руки модельщика, шутя изготовлявшие самую сложную деталь, без особых затруднений могли стругать и сапожные колодки.
— Скажу тебе по-родственному, Леша. Отхватил я на Лютеранской у одной старушки, акцизной чиновницы, какую-то рухлядь. Чиню.
— Что, прямострунку?
— Шутишь, браток. Стану я возиться с допотопной рухлядью, с этой дрянью. Форменный «Бехштейн»! О!
