С тех пор он и летает…
Приезжал он года два назад на короткую побывку, когда с Черного моря на Север перебирался. Приехал, а усидеть не может. Терпенья нет у него бездельничать. «Дайте, говорит, мне какое дело». Однажды услышал — гудит в небе самолет. Выскочил из избы, глянул вверх, глазами самолет провожает. Свой, значит, вспомнил…
Видит — скучно старуха живет, взял и поставил мне радио: чтоб слышала мир.
Дух захватило у меня, когда узнала, что он там людей к крыльям привязывал. Скорей, значит, хотел их на землю доставить. Правда, пугалась я: как же, думаю, он на ледницу встанет? Отдышалась, когда всех спасли.
Я в него все время верила. Он молчковый, зря слова не обронит, но ежели что задумал — выполнит. Вот у меня его фотография: смотрит прямо перед собой, всерьез, в расстегнутом френче, заросший — попить-поесть некогда было. И верно, он как прилетит в лагерь, так только скажет: «Ну, давайте следующих, давайте шестерых заберу». Работящий он у меня. Седеть стал — забот много. Жальливый он, но упорный. Знал, на что шел: «Подойдет дело — спасу, не подойдет — сам погибну». Его потом спросили: ну, как, мол, Василий Молоков, слетал, что трудного было? А он тихо, всерьез отвечает: «Дорога была нелегкая, только, говорит, и всего».
Мать верно сказала: у сына ее, летчика Василия Молокова, спокойный, сосредоточенный взгляд. Неторопливые движения; во всем облике что-то прочное, доброе, привлекательное.
Девятнадцатого июня Москва встречала челюскинцев и летчиков. Там, на Красной площади, Молоков, седой, обветренный, сказал предельно сжато: «Мы выполнили свой долг. Вот и все».
А несколько дней спустя вместе с Молоковым я поехал в село Ирининское, в то село, где он родился.
Утром автомобиль пересек Красную площадь и ушел за Даниловскую заставу. Молоков сидел в углу машины с обнаженной, рано поседевшей головой и оглядывал мелькавшие перед ним зеленые поля. Сколько же прошло лет, когда по этой же дороге, только в обратном направлении, мимо таких же раскинувшихся до самого горизонта полей шагал один крестьянский паренек!
Полярный летчик Алексеев, который вместе с Молоковым на самолете «Н-2» проводил суда Карской экспедиции, как-то сказал мне:
— Основная черта его характера — железное упорство. Уж если Молоков за что-нибудь взялся, принял определенное решение, то доведет дело до конца. Я бы сказал, что это «боец пулеметного гнезда», каким он должен быть в грядущую войну.
— Что же, Молоков шумлив, суетлив?
