Пообедали, натянулись кумысом и залегли спать до вечера; вернется Гайнула с работниками, подгонят стада — и надо будет доить кобыл и собирать ужинать усталым, проголодавшимся пастухам.
Крепко спал Касаткин, крепко спала подле него и визжала во сне его Альфа; словно мумия, неподвижно лежал на спине старый Ашик; густым басом храпел молодой киргиз за кибиткой, спала старушка, прикурнувши головой на мохнатое верблюжье седло; спала красавица и, верно, видела во сне гарцующих джигитов, потому что ее рот, обрамленный толстыми, красными, как свежая кровь, губами, из-за которых сверкали ярко-белые, здоровенные зубы, широко улыбался, пропуская какие-то бессвязные бормотания; спали все псы, спали ребятишки, расползшиеся куда ни попало… Все спало… И только легкий степной ветерок тихо проносился над сонным аулом, пошевеливая легонько какими-то цветными тряпками, развешанными для просушки между кибитками на тонких волосяных арканах.
Опять два желтых круглых глаза осторожно выглянули из-за опушки камышей и скрылись; показались с другой стороны и тоже спрятались. Выдвинулась круглая морда, обрамленная белыми бакенбардами; показалась лапа, вооруженная вершковыми когтями; лапа эта была приподнята, как у кошки, когда та сторожит отверстие в углу комнаты, из которого должна, по ее расчету, выглянуть вороватая мышка, как у охотничьей собаки, когда она, почуяв притаившуюся меж кочками птицу, делает мертвую стойку, — так у тигра, готового сделать последний прыжок на обреченную погибели жертву.
Страшный детский визг разом поднял на ноги весь уснувший аул; затрещали камыши, раздвигаемые прыжками полосатого хищника… Между ребятами не досчитались одного, самого большого, что ушел подальше от кибиток и спал на тропинке в тени куста джиды, отдельно растущего у самой опушки.
— Вот уже третьего!.. — завывая и всхлипывая, говорила Касаткину старая киргизка, когда все понемногу успокоилось и затихла поднятая тигром суматоха.
— Вторая неделя, как пришли сюда эти дьяволы и не дают нам совсем покою! — сообщил молодой киргиз, сильно жестикулируя руками и натравливая в камыши на весь аул развывшихся собак.
— Воля Аллаха, и никто против нее не станет! — нараспев произнес Мулла-Ашик и стал моститься на кошме, предполагая снова погрузиться в созерцательное состояние.
Одна только краснощекая девка бегала по аулу, скликала и сгоняла в кучу перепуганных ребят, проверяя, которого же это из этих чумазых карапузиков уволок джульбарс, таким разбойником подкравшийся к сонному аулу.
