Привязав кабана к хвосту лошади, мы поволокли его к кибиткам. Свою лошадь я отдал девушке; она ловко села в седло и, как птица, полетела к аулу. Все охотники пошли пешком. У кибиток мы увидели бедную лошадь, изуродованную кабаном, уже истекающую кровью; она никуда не годилась: все жилы на ноге были перерезаны, нога моталась, как подвешенное полено, кровь лилась неудержимо. Много думать было нечего: хозяину кибитки мы продали ее за два барана, и так как был уже поздний вечер, то остановились у него ночевать. Одежду, кабана и свинью, оставленную на первом месте охоты, вскоре перевезли к кибиткам.
Хозяин очистил нам приличное место в кибитке и попросил в нее войти. Привязав лошадей на выдержку, чтобы не запалить, мы вошли в кибитку; оружие внесли с собою и повесили на унины[107]. Хозяин послал сына привести на ужин барана. Мы отклонили эту любезность, отговариваясь тем, что у нас есть свой баран.
— Гость в руках хозяина, — лаконически ответил старик.
Привезли барана, зарезали и опалили. Опаленный ба ран, как палят русские свинью, всегда вкуснее, чем без шкуры. Разрезав всего барана на части, положили его в котел, под которым тотчас же и запылал камыш: вокруг огня на кошмах и подушках сели хозяева и гости; женщины поместились в тени, на втором плане; магометанский обычай не терпит женщин в обществе мужчин.
Пока продолжался на обычную тему разговор с хозяином, почтенным патриархом, баран сварился. Котел сняли с тагана, и хозяйка стала выбирать из котла и раскладывать по чашкам вареное мясо. Старшая дочь, наша амазонка, принесла в одной руке медный таз, тщательно вычищенный, в другой — кумган[108] воды, а на плече длинное холщовое полотенце, и началось обмывание рук. Без этого обряда киргизы за пищу не принимаются: и понятно, у них ложек нету, и всякую пищу они едят пальцами, а жидкую пищу пьют через край. Потом хозяйка указала каждому место, разостлала перед всеми что-то вроде скатертей и стала разносить в чашках мясо. Мне принесла первому самые почетные куски — голову, часть грудины, небольшой кусок печенки и чуть не полкурдюка сала; остальным одну чашку на двоих. При каждой чашке был положен нож азиатского изделия.
— Нет, она сделала не так! Хозяйка не знает, что мы в долгу, — сказал Мантык и, потребовав порожнюю чашку, переложил в нее из моей баранью голову, а из других печенку, остальную часть курдюка, сала и грудину и с некоторою торжественностью поднес все это Аталанте, громко сказав:
