Осадой у охотников называется то положение кабана, когда он, видя себя окруженным и не надеясь прорваться, садится на задние ноги и выжидает удобный момент, чтобы броситься на кого-нибудь. В таком положении кабан очень опасен; нападения его в это время стремительны и ужасны. Тигр придерживается той же тактики, но только он не садится, а ложится на брюхо-, как кошка.
Не успели мы сговориться, как, видим, нелегкая несет одного охотника, Бухаича, пешим, с ружьем в руках прямо на кабана; я хотел остановить безрассудного, но кабан с быстротою молнии бросился на него, сбил с ног и придавил передними ногами. Видя неминуемую гибель Бухаича, я в один миг подскакал к ним и остановился так близко к кабану, что мог достать рукой его щетину. Кабан, видя меня около себя, уже не мог рвать смятого им охотника. В кабане торчала стрела, пущенная девушкой.
— Лежи смирно, Бухаич, не шевелись и не дыши!
Моментально закинул я ружье за плечи, выхватил из кобуры пистолет и спустил курок.
Кабан соскочил с охотника и зубами схватил меня за голенище вместе с путилищем — ремнем, на котором висит стремя. Бухаич вскочил и дал стречка; я выхватил кинжал, чтобы нанести удар кабану в шею, но меня предупредил Мантык: он подбежал с рогатиной, которую и вонзил кабану в ребра по самую трубку; кабан захрюкал, но, сорвавшись, быстро кинулся на Мантыка, вышиб из рук рогатину и слегка задел клыком его руку немного выше ладони. Сгоряча не почувствовав этой раны, Мантык успел вновь схватить рогатину и принять на нее кабана в грудь пониже горла; кабан, яростно тряся рогатину, рвался к Мантыку; я спрыгнул с коня, снял со спины ружье и пустил весь заряд в лопатку почти в упор. Кабан грохнулся на землю, один раз вздрогнул и перестал дышать. Все слезли с лошадей. Не успел я осмотреться, как Бухаич кинулся мне в ноги:
— Спасибо вам, сударь, жить заставили; если бы не вы, кабан загрыз бы меня. Дай вам бог…
— Эх, товарищ, не то говоришь, — прервал я, поднимая его, — если бы не я, то другой бы это сделал, мне только посчастливилось первому, вот и все. Не благодарить ты меня должен, а убить, как негодяя, если бы этого я не сделал. Мы обнялись. У Мантыка кровь текла ручьем. Мы и не помышляли о том, какой опасностью грозила эта рана; нам показалась она ничтожной, но не то вышло потом. Мы стали снегом обтирать запекшуюся кровь, которая наконец остановилась; рану перевязали оторванным лоскутом от рубахи одного казака.
В это время подошла девушка; Мантык вынул из кабана стрелу, обтер снегом кровь нечистого животного и подал ее героине; мы охотно бы предложили ей, как Мелеагр Аталанте, шкуру с кабана, но что во времена язычества принималось за любезность, у современных магометан сочлось бы оскорблением.
