Сверстников быстро ходил по кабинету. «Такую статью в архив! Японский музыковед, беспартийный, пишет, как марксист, и это не радует Вяткину. Удивительно!»
Вошел Николай Васильев.
— В-вы чем-то в-взволнованы? — спросил он.
— Угадали, волнуюсь, больше — встревожен. — Сверстников рассказал историю со статьей Хаманэ.
— С-ставьте статью на обсуждение к-коллектива редакции. Вы у-увадите, как это полезно.
— Разве обсуждают в коллективе статьи?
— Нет, но в-ведь можно.
— Действительно, можно… Пожалуй, зайду к Вяткиной… Надо показать ей, что я не в обиде на нее.
— Это т-тоже полезно.
Сверстников постучал в дверь.
— Войдите… — услышал он голос Вяткиной.
Вошел.
— Вы? — удивленно спросила она.
— Я, — весело проговорил Сверстников.
— Статью Хаманэ я отправила в набор.
— Хорошо.
Вяткина в редакции, как говорят шутники, с доисторических времен, вначале работала литературным сотрудником, затем старшим, а когда появился Курочкин, — заместителем редактора отдела, а потом и редактором. Вяткина любит балет. Стены ее кабинета увешаны фотографиями скульптур Янсон-Манизер. Сверстников посмотрел на романтическую Тио Хоа в исполнении Галины Улановой, на порывистую и натянутую, как струна, полную дразнящей неги и страсти «персиянку» — Майю Плисецкую.
— Я люблю скульптуры Янсон-Манизер. Никому еще до нее не удавалось с такой силой запечатлеть могущество русского балета.
Сверстников перевернул лист бумаги, лежавший на столе.
— Голубь Пикассо. А это что? Пружина, что ли, нарисована?
Вяткина смутилась:
— Это, это так себе…
Сверстников понимающе кивнул головой: тоже «произведение искусства». «Пружина», действительно, называлась произведением искусства, она тоже висела долгое время на этой стене, пока к Вяткиной не заглянул Николай Васильев. Он так же пристально и неторопливо рассматривал каждую фотографию скульптур Янсон-Манизер, как сейчас Сверстников, а когда глаза его остановились на прыгающей пружине, значительно сказал: «П-п-превосходно!» — «Вам нравится?» — обрадованно воскликнула Вяткина. «К-как же! Эта картина не сковывает мысль. Я могу думать, что это изображено у-уставшее земное ч-человечество. Вот оно собрало силы и рванулось в космос, к новым мирам, в поиск счастья». Вяткина не удержалась: «Я и не подозревала: вы тонкий мыслитель!» Васильев улыбнулся. «А м-можно подумать так: д-добродетель, терпевшая всякие муки, вдруг сказала: «Б-баста, я свободна!», и в-выпрямляется, крушит все, к-кругом только щепки летят». — «Вы прекрасно понимаете своего сверстника». Васильев умолк и долго сосредоточенно смотрел на рисунок. «И н-на змею похожа… Хотите я вам шепну сущую п-правду об этой картине?» — «Шепните». Вяткина наклонила голову в сторону Васильева. «Знаете, что это? Это р-ржавая пружина от истлевшего д-дивана».
