В доме Лазаря нас окружили заботой и вниманием, предоставив хозяину постоялого двора выполнить свои обязанности по известным правилам. Однако ночью вспыхнул пожар на постоялом дворе, семья хозяина исчезла. Мне было понятно, что старшина каравана заметает следы. Становилось ясно, что виновники ускользнули от наказания. Дело официально не возбуждено, свидетели исчезли. Кто решится открыть дело против рода Каиафы со слов пострадавших?
Утром мы двинулись в Иерусалим, но я так и не мог придти к какому-то решению, а мои спутники, рыбаки и земледельцы, находились в ещё большем затруднении.
Чувство стыда и беспомощности толкало к решительным поступкам. Всё больше и больше склонялся я к мысли обратиться к народу, сделать трагические события достоянием народной молвы и под давлением народного мнения заставить власти провести расследование. Сейчас я понимаю всю убогость этой мысли. Человек, прибывший из глубокой провинции, плохо представляет свои возможности.
Душевная невменяемость сыграла со мной злую шутку. Войдя в храм, я схватил верёвку потолще и стал гнать торгующих из храма, и при этом кричал, обращаясь к народу, о бесправии простых людей и безнаказанности левитов и о том, что это племя паразитов, сосущих соки народа под знаком Божьих установлений. Проклятья левитам чередовались с рассказом о событиях в Вифании.
Уверен, в памяти ошарашенных людей осталось только зрительное впечатление: мои удары верёвкой по ни в чём не повинным торговцам. Обличения были путаны и несвязны, их было трудно объединить в единое целое, особенно простым пастухам и землепашцам. Другое дело — начальник дворцовой стражи. Он сразу оценил события в Вифании. Видимо, до него и раньше доходили слухи о похождениях сына первосвященника. Моё же поведение было возмутительным и требовало мер пресечения. Что и было сделано.
Дальнейшие события развивались стремительно. Мне слова вымолвить не позволили. У власти стоят люди, знающие, как защитить свои интересы. Чтобы исключить всякие разговоры о сыне первосвященника и каких-то его наказуемых поступках, дело перевели в плоскость религиозно-государственного преступления. Ещё вчера никому не нужный и не интересный, я сразу стал угрозойдля римского протектората.
Мне казалось, что всему миру очевидны несправедливости, творящиеся кругом, и каждый откликнется на призыв ближнего. Отрезвев несколько от детской наивности, я стал понимать, что все далеко не так.
Когда мне открылось существование другой точки зрения, стало ясно, в какой ловушке я оказался. Правда, прокуратор постарался вначале отвести от меня угрозу смерти, но, как известно, это ему не удалось.
