Шишка оброненная.
Ржавый скелет от венка.
В чем-то тут и наша вина: нагрузки и огорчения, что валили на них многие годы…
— Я забегу через денек.
— Забеги, — просит он, — а то тошно.
— Тебе тошно, — просит она, — а у него — дела.
Обошел на прощанье коридор, туалет, ванную, постоял на кухне, послушал.
Им вечно жить тут, в этой квартире.
Ему — сидеть у телефона на колченогом стуле, ей — бежать легко и торопливо на всякий звонок.
Кто-то огладил по щеке: нежно и трепетно.
Запах пробился издалека. Запах детства, пирога «чудо» с корицей, который она пекла когда-то.
Телефон прозвонил коротко. Старый, больной голос попросил маму.
— Вы не туда попали…
Квартира прощалась со мной — тенями, голосами, запахами…
Похороните меня в Востряково.
В Востряково, на еврейском кладбище в Востряково, на окраине города, где камень вишневый в снегу, буквы — имена дорогие, даты через черточку, где я навечно приписан к пространству Богом-картографом.
Похороните меня в Востряково, и я с радостью полечу потом в любые края.
Похороните меня в Востряково!..
Мы привезли сюда обе урны, в такси, в черной хозяйственной сумке, — сначала его, а через год и ее, — и замуровали навечно под плитой.
Время идет, но ощущение вины перед ними все еще не проходит, и не пройдет, наверное, уже никогда…
