Что знаю еще?
Первая мировая — нехватка. Гражданская — голодуха. Коллективизация — карточки. Вторая мировая — дистрофия. «Теперь хорошо, — говорила напоследок. — Теперь можно жить». Первая работа — в конторе над Елисеевским магазином. Ворох бумаг, с которыми не справлялась, и лишние выбрасывала в корзину. Никто даже не хватился. Там же — поили чаем и давали на обед жидкую кашку. Первая зарплата — полтора миллиона. Морковка на Страстной — полмиллиона. Бегала с подружками в «Славянский базар», в балетный кружок. В драмкружок на Дегтярном. Там же — шили сапоги из тряпок. Там же — давали иногда поесть. В кружке по изучению музыки ничего не давали. Только слушали сонаты да пересказывали своими словами. В стылой комнате с сырыми углами… И вдруг! Баба с ведром, накрытым рваниной. Горячая пшенная каша. Растительное масло, пережаренное с луком. Нэп. Восторг! Объеденье!.. Проблеск перед кошмарной бездной. А страхи — они впереди. Тридцать седьмой. Сорок первый. Пятьдесят третий. Век лютый. Сапог грубый. Прищур наглый… «Теперь хорошо, — напоследок. — Теперь можно жить».
Что же еще, что?!..
Ходила по стеночке. Садилась с краешка. Место уступала в трамвае и в жизни. Мирила. Не перечила. Ничего не просила. Держала сторону невесток. Молчала, когда было не по ней. Помогала без просьбы. Угадывала желание. Упиралась — не сдвинешь. Исчезала — не заметишь. Пряталась за ним, шумным и видным, будто ее и не было.
Но его не было без нее…
Как же сохранила она доброту, качество скоропортящееся?
Как уберегла и донесла в целости, чтобы вернуть туда, откуда взяла?..
Часы стучат на стене.
Висящие наискосок часы: иначе они не ходят.
— Я пошел.
— Иди.
Спасибо вам, неизвестные мне сотрудники.
Спасибо за то, что долго не выпускали.
Даже книги подписные я выкупил: все-все.
Даже родителей успел похоронить: сначала его, потом — ее.
Чтобы не оплакивать на расстоянии, по дорогому тарифу, в телефонном разговоре с Москвой.
Мне еще повезло…
— Поаккуратней через дорогу.
— Что я, маленький?
— А что ты, большой?
А на кладбище — сугробы…
Снегом завалило Востряковское кладбище: не пройти от главных дорог.
Тихо. Пусто. Стыло кругом. Только смешной старичок в ушанке да квадратная, в ста одежках, старуха бродят неприкаянно в поисках милостыни.
Взяли — уже без меня — совковые лопаты, прорылись вглубь, к своим.
Памятник утонул по пояс. Деревья растопырили голые сучья. В могиле по соседству кого-то похоронили. А так — без перемен…
След вороний на снегу.
