Учитель географии застенчиво как-то сообщил, что на немецком языке слово «композитор» звучит как компонист. Пианист — как клавиршпилер. А учителей они называют лернерами. Учеников же, как ни странно, киндерами и шулерами. Сейчас, когда я пишу эти строки, не могу избавиться от подозрения, что ученик по-немецки — не шулер, а что-то иное. Но не хочется вмешиваться в свои воспоминания, чтобы все окончательно в них не перепуталось. По крайней мере, нет никакого сомнения в том, что Людвиг ван Бетховен был и остается великим немецким компонистом. И в том, что Джамлет Дадешкелиани, экс-вор в законе, экс-князь сванов и впоследствии циркач, заслуженный артист Грузинской ССР, родился без обеих рук, но природа компенсировала его увечье: пальцы на ногах у него были длиннее и ловчее, чем у многих на руках.
Так вот, речь пойдет, друзья мои, о великом немецком клавиршпилере и многочисленных его шулерах. Наш учитель географии явно хотел поговорить о них, но душа его властно влекла к разговору о Джамлете Дадешкелиани, с которым он в Кутаиси пил шампанское. Учитель наш держал граненый стакан в правой руке, артист — в правой ноге.
Он уважал Людвига ван Бетховена, добрый и никогда не умещавшийся в рамках урока физической географии наш учитель. Каждый раз, когда заходила на уроках речь о немецком компонисте и клавиршпилере, географ всем нам, шулерам сельской школы, рекомендовал питать к нему аналогичные чувства уважения. Потому что немец был совершенно глухим, но тем не менее его имя стоит в одном ряду с именами величайших музыкантов Германии конца XVIII века. Глухой — и такая точность! Географ, стоя у физической карты мира с указкой из самшита, об изготовлении коей есть особенная история, учил нас удивляться этому. Тут вспоминался Джамлет Дадешкелиани, родившийся без обеих рук, но с сильно развитыми пальцами на ногах, которыми он в молодости воровал, а в зрелом возрасте делал чудеса на арене цирка. Пальцами ног он и из пистолета стрелял, и в карты мухлевал, и тут же мог нарисовать любую девушку, застенчиво поднявшуюся к нему на арену цирка. А в свободное от манежа время пил шампанское в кругу многочисленных друзей и поклонников.
А Людвиг ван Бетховен в конце жизни совсем ничего не слышал. Утешая слепого своего приятеля-поселянина, он говаривал ему, что не менее тягостно не слышать шума листвы и музыки ветра. Учитель географии, рассказывая об этом, почему-то вставал у политической карты и тыкал самшитовой указкой по оливкового цвета контурам Германии, изрядно потеснившейся в результате двух мировых войн.
