Медведь, взяв обеими лапами пустую бутылку из-под водки, раскрыл ярко-розовую зубастую пасть, изображая, что пьет.
По трактиру прокатился дружный хохот. Фома Исаич тоже прыснул.
— А покажи, друг мой Бенарес-Алхисирес, — продолжал вопить поводырь, — как добрый барин любит своих фабричных братцев-работничков и как дарит их лаской, заботами да наградными…
Медведь мотнул башкой, заревел и пошел на поводыря. В одну секунду он облапил человека, подмял его под себя, да так, что тот согнулся в три погибели.
Люди дружно били в ладоши и просили повторить «фокус».
— Умно же придумал малый, — одобрял Фома Исаич поводыря, — да только ему несдобровать, ежели народ не заступится…
И в самом деле, к поводырю подошел трактирщик и недовольным тоном сказал:
— Эй, усатый! Ты ври, да знай меру. Ляпаешь тут разное, непотребное. Зверю-то все едино, а начальство другой смысл поймет. Уходи-ка, пока беды не вышло…
Люди зашумели, зашикали, кто-то крикнул:
— Не трожь ведмедя! Пущай представляет. Чего тебе, сатана?!
Трактирщик оглянулся и, пожав плечами, отошел к стойке. А поводырь осклабился и пуще прежнего закричал:
— А ну, друг мой ситный Бенарес-Алхисирес, покажи, как честят за наше представление господин полицмейстер и его верные слуги сморчки-чиновнички…
Медведь взял когтями за шиворот своего хозяина и потащил к двери…
Когда, под шумные восклицания грузчиков и крючников, поводырь оставил помещение «Вязьмы», Водометов спросил Бахчанова:
— Как думаешь, отчего народу понравилось представление с медведюгой?
Алеша не успел ответить. С грохотом распахнулась дверь, и в чайную, привлекая всеобщее внимание, ввалились четверо парней. Среди них выделялся ростом и сильной фигурой один, в расстегнутом пиджаке поверх желтой ситцевой рубахи, перевязанной шелковым зеленым кушаком, в плисовых шароварах, спадавших складками на новенькие сапоги бутылками. На курчавой, буйно вскинутой голове заломлена набекрень фуражка. Парень шел подбоченясь, помахивая дубинкой с железным шаром на конце. Красное, широкое лицо его с загнутым вверх носом выражало самодовольное презрение к окружающим. Он медленно шел мимо занятых столиков. Его встречали подобострастными возгласами:
— Афоня! Афоня! Присаживайся тут!
Но парень, не останавливаясь, двигался дальше.
— Это кто такой? — спросил Алеша Водометова.
— Прозывают Бурсаком, а што он за человек — неведомо нам, рыбачок…
А Бурсак был уж тут как тут:
— Эй, оборванцы, брысь отсюда!
И он дубинкой сдвинул всю посуду в сторону:
