Неделю спустя Анетту и Эрику разбудили ночью.
Что-то случилось, Нечаев куда-то ездил ночью и что-то натворил, а что — понять было невозможно. Воротынский — тот уже знал, был сердит, но приятеля своего то и дело похлопывал по плечу: мол, не горюй, ты верно поступил.
Маша с Федосьей собрали имущество, все четыре женщины уселись в дормез и к утру были уже в столице. Там им пришлось впопыхах пересесть в другой экипаж, куда более тесный, и после двухчасовых разъездов по Санкт-Петербургу высадиться в грязном переулке. Оттуда их вели дворами и доставили наконец с черного хода в довольно большой дом. Там, чуть ли не на четвертом этаже, их впустили в жилье, которое привело Машу с Федосьей в ужас: им предстояло отмывать грязнейшие полы и окна, устраивать хоть какой-то уют в двух комнатах, где даже не было кроватей, а валялись на полу тюфяки и стояли вдоль стены древние стулья, обитые совершенно вытертой кожей.
Воротынский был так зол — когда Маша спросила его о ведрах и метлах, изругал ее матерно. Нечаев хмурился и только отмахивался от вопросов. Наконец они ушли, вернулись, опять ушли, отправили куда-то Машу, потом Воротынский ушел один, а Нечаев остался охранять дуру и ее новоявленную компаньонку.
Он сидел в первой из комнат, опершись локтем на колено. Светлые, почти белые волосы выбились из разлохматившейся косицы, на висках от буклей осталось одно воспоминание. Но таким он Эрике нравился куда больше — она то и дело поглядывала на своего похитителя. Это происходило само — нельзя же не глядеть на человека, когда находишься в одном с ним помещении. И конечно же ей не приходило в голову всерьез сравнивать этого человека с покойным Валентином. Она просто смотрела — и видела красоту лица, не более того, или же то его неуловимое свойство, которое казалось ей красотой.
Чем-то он все же смахивал на Валентина, хотя жених был темноволос, с чертами лица не столь острыми. В обоих сидела внутри туго скрученная пружинка — словно в карманных часах. И удерживал эту пружинку волосок. Сорвется волосок — и пружинка стремительно выпрямляется, наносит точный удар своим острым стальным кончиком, почти как шпага. Или бьет мимо — но сила в удар вложена огромная. Потом только хозяин пружинки задумается: да что ж это было такое, отчего с уст сорвались резкие слова, отчего выскочил из ножен клинок, каким ветром подхватило и понесло душу?
Эрика вспомнила, как вместе катили в дормезе и как Михаэль-Мишка укрывал ее меховым одеялом, как приносил ей лакомства, как шутил, как находил в ее повадках то разум, то доброту. Он был не таким уж плохим человеком, этот похититель. Просто он взялся выполнить задание за плату, вряд ли что огромную.
