— Ишь ты, подружку себе нашла, — сказал Воротынский. — Послушай, брат Михайла, вели Андреичу заложить наш дормез. Доставим Анюту к тетушке как графиню. Что по дороге ноги бить.
И дормез был заложен, и вознаграждение спасительнице вручено, невзирая на ее смущение, а с отъездом ничего не вышло — дура вцепилась в новоявленную подружку, охватила ее и принялась орать «дай-дай-дай», да так пронзительно — на все Царское Село.
— Вот ведь незадача! — воскликнул Нечаев. — Не отпускает она тебя, сударыня, ты ей полюбилась.
— Вы ее отвлеките, пряник ей дайте, а я выбегу за дверь, — посоветовала спасительница. Но и пряник не помог.
— Вот сказывают, дураки хитры, я не верил, а они хитрее умного человека, — объявил Воротынский. — Как пакость учинить — в них прямо сатанинская хитрость пробуждается. Аннушка, голубушка наша, переночуй ты у нас, Христа ради. Авось завтра дуреха угомонится. Посиди с ней, песенку ей спой, она песни любит.
— Да уж придется остаться, — гостья невольно улыбнулась.
Постелили ей в комнате у дуры на полу — женщины притащили две перины, под них подостлали тюфяк, и ложе вышло той же высоты, что кровать.
Поздно вечером Нечаев и Воротынский сидели в своей комнате, пили венгерское вино и рассуждали о будущей свадьбе.
— Сбудем дуру с рук — пусть сам ее стережет, — говорил Нечаев. — Нам бы только до венца ее доставить и проследить, чтобы из храма Божия не сбежала. С нее станется.
— Нам нужно убедиться, что Бергман, хитрый черт, до правды не докопался. Коли он так умен, как про него бают, ему надобно всех допросить, кто мог знать эту историю с украденным младенцем. А начнет допрашивать — ниточка и потянется.
— Может, уже и начал…
— Плохо, коли эту Анну с нашей дурой соседи видели — как она ее водила и во все дворы стучалась. Поезжай-ка ты завтра в Питер и попробуй нашему жениху хоть записочку передать. Может, умнее было бы отсюда съехать вместе с бабами. Питер велик — там бы так спрятались, ни одна собака бы не нашла. Твое здоровье, Михайла!
— Твое здоровье, Глеб Фомич. А я знаю, где можно спрятать нашу дуру. Там ее точно искать не станут.
— В петровской кунсткамере разве! Там она среди уродов затеряется!
Нечаев рассмеялся. От чувства облегчения он ощутил нешуточную потребность в выпивке — и вот уж третью бутылку из-под крепкой мадеры приятели ставили на пол.
— Нет, она не урод! Кабы у нее в голове не торричеллиева пустота — сам бы к ней посватался!
— Не Торричеллий, а Трофоний, — поправил Воротынский. — У Трофония была пустая пещера. А в ней некая сила незримая — может, бесы. И кто туда к оракулу шел — выпихивали.
