Меня словно подстегнули. Такое зло взяло, что даже пот выступил. Я вытер его и крикнул:
— Неправду вы говорите! Неправду! Я ничего не говорил о маме. Я когда вам дал коньки, вы посмотрели…
— Ну, бог с тобой, деточка, — смиренно перебил старик и весь сжался и сгорбился, — бог с тобой. Может, и в самом деле не говорил про мамочку. Стар уж я стал. Мог и спутать. Может, кто другой говорил. Может… Стар я… — Он вдруг наклонился ко мне и так ласковенько, присюсюкивая, заговорил: — А ты береги мамочку. Одна она у тебя — такая ласковая да пригожая. Учись, деточка, как следует, не огорчай мамочку!
Мне почему-то стыдно было смотреть на этого жалкого старика, зло исчезло, и я даже пожалел его.
Но мать рассердилась и строго сказала:
— Ну, это не ваше дело, какая я! Важно то, что он обо мне ничего не говорил и вас не упрашивал.
— Как же, гражданочка? — выпрямился старик, но сразу же сник. — Ведь он сам сказал только что… Ведь правильно, деточка? Ведь упрашивал?
В ту минуту мне уже и в самом деле показалось, что я его уговаривал, и я горячо сказал:
— Верно, мама! Я действительно просил его купить.
Но когда сказал, то сразу же пожалел об этом. Слишком уж погорячился — как будто не старика защищал, а самого себя. Но мне все теперь было безразлично: как только достану деньги, уеду. И уже ничто меня не коснется. А старик, не теряя времени, обратился к матери:
— Ну вот! Сами видите. И не берите греха на душу, пожалейте старого человека. Вот и мальчик то же говорил.
И все мне опять стало так противно, что и сказать нельзя. Получалось, что я ходил по базару и всех упрашивал купить мои же вещи. Я не нищий! Но самое противное было в том, что теперь, когда я уже выручил старика, да еще и погорячился, деваться мне было некуда. Сам себя подвел. Потому я стоял, молчал и думал: «А, да все равно, все равно…»
— Достаточно! Идите! — сердито сказала мать старику, и тот нехотя, подозрительно посматривая на меня, вышел. Мать отвернулась и покачала головой:
— Ах, как все это нехорошо, Алик! Ужасно противно…
Чего уж тут хорошего… И, чтобы прикончить все плохое, я спросил:
— Мам, а его судить будут? И в тюрьму посадят?
— Да ну его! — отмахнулась мать. — Типичный спекулянт. Наверное, кулаком когда-нибудь был. Или лавочником. Я вот на тебя смотрю и не могу понять: неужели ты не можешь говорить правду?
Судя по материному тону, я догадался, что она готовится к долгой нотации. Ведь в прошлый раз все обошлось благополучно, но сейчас, раз есть причина, она обязательно должна воспользоваться ею. Я свою мать хорошо знаю. И, чтобы перебить ее и спутать, я улыбнулся и сказал:
