— Ну, мам, какие ж могут быть кулаки или лавочники? Они же были еще при царе.
Она обернулась:
— Почему — при царе? Они были и при советской власти.
Тут уж я засмеялся без всякой задней мысли. В самом деле, при советской власти — кулаки и лавочники! Ведь всякий скажет, что этого не может быть. А мать даже не рассердилась. Она тоже засмеялась, потом посмотрела на меня, как на ненормального, и спросила:
— Послушай, а кто был Павлик Морозов?
— Как — кто? Пионер!
— А что с ним случилось?
— Его убили… — начал я решительно и сразу осекся.
— Ну-ну! Продолжай.
Я поперхнулся. Это было настоящим открытием, потому что мне всегда казалось, что при советской власти были только трудящиеся. А оказывается, были еще и кулаки и лавочники. И я совсем тихо продолжил:
— Павлика Морозова убили кулаки.
— Вот видишь! Ты пойми: кулаков и лавочников было очень много. Большинство из них стали честными советскими людьми, а некоторые так и остались в душе тем, чем были. Теперь они постарели, но душонка у них — прежняя. Понял?
— Понял…
— Ах, Алька, Алька! Когда ты поймешь, что жизнь гораздо сложнее, чем ты думаешь…
И зачем я только начинал этот разговор! А мать хоть и видела, что мне и так не по себе, но все равно безжалостно начала выпытывать:
— Ты все-таки скажи толком: упрашивал ты этого старика или нет?
— Ну, видишь ли, мам… я, конечно, не то чтобы просил его…
— А зачем же ты сказал, что упрашивал?
Выкручиваться и выпутываться я уже почему-то не мог и потому промямлил:
— Просто… просто мне его жалко стало…
— Жалко!.. — с отвращением сказала мать. — Ему жалко… Ах, Алька, Алька! Не знаю, чему вас в пионерском отряде учат? Такую дрянь жалеть! На мальчишках деньги зарабатывает. И на что? На водку! Ведь он и сюда пьяненький пришел. А ты — жалко! Нет, Олег, когда я была пионеркой, мы таких не жалели…
— Но, мам…
— Какие здесь могут быть «но»! — возмущенно воскликнула она. — Черт знает что творишь, жалеешь всяких грязненьких людей… — Она вдруг махнула рукой и очень жалобно сказала: — И когда ты хоть немного повзрослеешь?
Удивительный вопрос: неужели мне самому не хочется подрасти? Неужели мне приятно выслушивать всяческие морали?
Взрослые путают, а я отвечай только потому, что я еще не взрослый. Сама же всегда говорит: пожилых людей нужно уважать. А ведь это старик! Как его не пожалеть!
Но чем больше я себя злил и доказывал, что мать сама неправа, тем на душе становилось все противней. Получилось, что я, пионер, спасал от милиции подлого человека.
