Из его маленьких раскосых глаз брызнули слезы.
Малявин обыскал нарушителя.
— Бедный, значит? Рису нету, тебя били, значит, бамбуковыми палками? Так? Значит, неизвестно тебе, когда в Маньчжурии будет свобода?.. Так!..
— Ой, савсем, капитана, проха.
— А зачем же ты в бревне поплыл?
— Хорсо так. Японьска сордата не видит. Многа быревна пырвет — моя быревно тозе пырвет.
Егору было весело. Показав рукой в сторону чужого берега, он спросил:
— Обратно хочешь?
— Туда? О, деро будет!
— А деньги есть?
— Скорька надо?
— Десять тысяч иен!
— Деро будет! Хорсо!
Егор Малявин почувствовал, что кровь хлынула к лицу. В висках заколотилось. Он решительно шагнул к самураю, схватил его за руки и так дернул их вверх, что тот чуть не повалился в воду.
— Молчать! Бедный мужичок! Марш на заставу! Не оглядываться!
Он быстро повел японца.
— Нет, — говорил Малявин, докладывая начальнику, — лес штука серьезная. Скажем, та лиственница, что у нашей конюшни...
— Все ясно, товарищ Малявин, — перебил его начальник. — Идите отдыхать. Вы, наверно, очень устали...
Летом, особенно в июле, когда мелеет Амур, даже издали виден наш Рыбный остров. И стоит только пройти хорошему ливню или подняться шторму на реке, как остров мгновенно уходит под воду. Наверху остаются лишь стебельки чернотала или макушки черемухи, как бы давая знать, что под ними находится остров. А рыбы на нем какой только нет! Схлынет вода — и в зарослях остается множество разной рыбы. Тут и сазан, и сом, и зубастая щука, и таймень, не говоря уже о всякой мелочи, вроде подлещика или пескаря. Однажды в зеленых кустах застряла рыба-калуга, не очень, правда, большая — пудов на семь. восемь. Уперлась огромной головой в камни, бьет хвостом по траве, задыхается, а сдвинуться с места не может.
Бывало смена наряду придет, наберешь полмешка рыбы всякой и несешь на заставу. По правде сказать, приелась она. Да и старшина стал нас поругивать. Продуктов, говорит он, в каптерке сколько угодно, а вы все рыбу тащите. И повар, Никита Кисейный, тоже коситься начал.
— Что у меня тут, «Метрополь», что ли? — говорил повар. — Один щуку заливную заказывает, другой — уху из пескарей требует, третий — окуня в сливках захотел. Да ну вас, хлопцы, надоело.
Ефрейтор Никита Кисейный действительно был поваром московского «Метрополя». До армии служил он там два года и звание имел «повар третьей руки». Он больше на супах-бульонах практиковался, лишь перед самым призывом его перевели на вторые блюда. Правда, когда он прибыл на заставу, то целый год скрывал свою профессию. Говорит, стеснялся. Конечно, молодому пограничнику не очень-то было интересно стоять у плиты — варить да стряпать, когда кругом кипят боевые дела. На второй год не выдержал наш товарищ Кисейный, открылся.
