— Не будь занудой, Сережа!
— Хорошо, я залезу с головой под одеяло, а ты их уведи на кухню. Встать я не могу. У меня левая нога отнялась.
— Сережа!
— А художника ты тоже выгоняешь на мороз спозаранку?
Вера накинула на себя халатик и ушла от него. Он долго прислушивался к разным звукам: вот потекла вода в ванной, ага, Вера умывается, голубушка; вот прошествовала на кухню, зажгла газ, загремела посудой, открыла холодильник. Что делает теперь? Ничего не делает, сидит, и смотрит в окно, и думает, какого наглеца пригрела. Ага, прошлепала в детскую. «Вставайте, зайчата! Вставайте, сони! Ну-ка, кто лучше сделает тяги-потягушки, кому мама даст премию?..»
Боровкову показалось, что он задремал совсем ненадолго, но, когда открыл глаза, в комнате было совсем светло. Вера с обмотанной платком головой, бигуди накрутила, стояла перед ним.
— Вставай, медведь. Уже девятый час. Тебе никуда не надо идти? В институт не надо?
— А где дети?
— Я их в садик отвела.
— Какая жалость. Я же обещал рассказать им сказку. Ну ничего, вечером расскажу.
Вера смешливо сощурилась.
— Ты что, здесь навеки поселился?
— А чего? Лучше нигде не будет. Институт я решил бросить все равно. Мне умные люди посоветовали.
— Я ставлю кофе. Через минуту не встанешь, пеняй на себя.
— А что ты мне сделаешь?
— Увидишь.
В голове было пусто, и в ушах гудело. Все-таки он позвонил домой. Ожидал, мать будет охать и ругаться, но Катерина Васильевна, убедившись, что с ним ничего не случилось, лишь спросила тусклым голосом, приедет ли он нынче ночевать.
— Ты извини, мама. Ты, наверное, волновалась? (Иезуитский вопрос, на него способны только ошалевшие от эгоизма сыновья.)
— Я вчера к ужину курицу потушила, как ты любишь. Теперь она будет разогретая, уже не то.
Завтрак Вера накрыла праздничный: красная икра в хрустальной вазочке, масло, копченая колбаса, яйца, какое-то небывалое «берлинское» печенье.
— Удалось все же поглядеть, как живут буржуи, — заметил Боровков, алчно набрасываясь на еду. Уютно было в кухоньке, горьковатый аромат кофе щекотал ноздри.
— Тебе во сколько на работу? — спросил Боровков.
— Сегодня к одиннадцати. А ты прогуливаешь?
— Первую лекцию. На семинар успею. Правда, я к нему не подготовился. Но ничего, как-нибудь пронесет.
Такой мирный между ними шел разговор, и Боровкову почудилось, что он не в первый раз завтракает на этой кухне, а уж эту женщину, с чуть припухшими синеватыми подглазьями, с милой домашней улыбкой, знает от самого рождения. Он об этом ей сказал:
