— Ты чего, командир, надолго тут обосновался?
Петров застонал и сел. У него был такой вид, словно он год провел в камере-одиночке, а теперь его выкинули на волю. Но он улыбался.
— Силен ты, Серега! — сказал с искренним восхищением. — Никогда не думал. Силен!
— Да и ты ничего, — отозвался Боровков, безмятежно растянувшись на травке. — Ты мне еще тогда понравился, когда водку на землю вылил. Это надо характер иметь.
— На том стоим, — самодовольно произнес Петров.
Закурили одну сигарету и вежливо передавали ее друг другу.
— Как думаешь, до лагеря дойдем? — спросил Петров задумчиво.
— Дойдем потихонечку.
Перед ужином Боровков пошел к реке сполоснуться, разделся до пояса, примостился у воды на колени, но нагнуться не смог: шея не сгибалась. И руки до лица не сумел донести, не поднимались. Забавное состояние. Полное оцепенение мышц. Сейчас бы массажик хорошо, да некому его сделать. Он кое-как растерся влажным полотенцем. По дороге обратно, подремывая на ходу, вспомнил, что целый день собирался поговорить с Вовкой Кащенко. Жених при тусклом свете времянки прихорашивался перед зеркальцем. Боровков присел на его раскладушку, с наслаждением вытянул ноги.
— Тебе бы выспаться надо, Володя, — сказал Боровков мягко. — Это я тебе советую, как инвалид труда. Бери пример с товарищей.
В палатке раздавалось мерное посапывание и похрюкивание рано поснувших богатырей Смагина и Файнберга.
— Ну, кто там у вас победил? — поинтересовался Кащенко, пропустив совет мимо ушей. Он говорил тихим голосом не потому, что боялся потревожить спящих, а потому, что берег каждый грамм энергии. Любовь его заметно умудрила.
— Петров двужильный, его не одолеешь, — Сергей улыбнулся. — Я бы, может, и одолел, но его бадья с раствором придавила. Ничья у нас… Я говорю, Володя, отдохнуть бы тебе не мешало. А то ты на привидение похож.
— Есть немного, — Кащенко разгладил несуществующую морщинку у себя на лбу. — Отдохну как-нибудь… Ох, Сережа, только ты не смейся, я не знал, что так бывает, не верил. Ей еще хуже, чем мне. Ее все осуждают. Она ведь почти два года ждала. Ей говорят, сбесилась ты, девка. И мать так говорит. Да мы оба сбесились, это точно.
Он вдруг бросил на Боровкова взгляд, полный отчаяния и слез, тот не выдержал, отвернулся. Помедлив, спросил:
— На плетень-то не налетал больше?
— Налетал два раза. И сегодня опять налечу. Они предупредили — в последний раз. Но я не их боюсь, Сережа. Я ее потерять боюсь. Как подумаю… э-ээ, что говорить! Словами это не объяснишь.
