«Бедный рыцарь, — растроганно подумал Боровков. — Страдающий брат мой. За что на нас такие напасти?»
— Ты не возражаешь, если я с тобой пойду? — спросил он.
— Ты? Со мной? — Кащенко ушам своим не поверил и не знал, радоваться ему или огорчаться.
— Чего-то потянуло размяться. Не возражаешь?
— Пойдем! — сказал Кащенко.
Доярка Вера, длинноногая стройная девчушка в коротеньком модном платьице, скромно опустившая глаза при знакомстве, Боровкову приглянулась. И подружки у нее были хороши, особенно Лида, коренастая, как тяжелоатлет, девица, но с нежным веселым лицом и кокетливым, как колокольчик, зазывным смехом. В клубе они танцевали под магнитофон. В перерывах стояли у стенки и вели светскую беседу. Кащенко не выпускал Верину руку. У них обоих было такое выражение лица, точно они исполняли смертельный цирковой номер. Тех двух парней, которые приходили в лагерь, Боровков сразу углядел. Их трудно было не заметить, таких двух здоровенных бугаев. Когда играла музыка, они бродили среди танцующих с мрачными, отрешенными физиономиями, сужая круги, эпицентром их вроде бы бессмысленного кружения всегда оказывались Кащенко с Верой. Но они никого не задевали пока. «Хорошие все же ребята, — подумал про них Боровков. — Где нибудь у нас в Люберцах после первого же вечера Кащенко не ушел бы своим ходом. А эти, видно, жалостливые ребята». Лида, крепко привалившись к Боровкову в медленном танго, ему шепнула на ухо:
— Какие вы странные, студенты. Вы что же, девушек боитесь?
— Почему?
— На танцы не ходите. Вот вы ведь первый раз пришли?
— У нас дисциплина. Командир очень строгий.
— Ха-ха-ха! — засмеялась Лида осуждающе. — Вот Володя не боится. Он молодец.
— Он среди нас всех выделяется, — ответил Боровков серьезно. — Он самый отчаянный. У нас его называют «Вовка — Орлиное сердце».
Лида отстранилась и взглянула на него с прищуром.
— Скажите, Сережа, вы ему друг?
— Надеюсь.
— Тогда я хочу поговорить с вами откровенно. Можно?
Боровков глубокомысленно кивнул. Он как-то воздушно себя чувствовал. Ватными волнами вдруг наплывала чудовищная усталость, и тогда он сбивался с шага, но тут же все опять прояснялось и видимость делалась необыкновенно отчетливой и даже праздничной.
— Я Верку не осуждаю, — сказала Лида. — Она влюбилась, чего ее осуждать. Но ведь скоро Костя Шарапов вернется, это ее парень. Вот будет несчастье. Он ее зарежет.
— Почему обязательно зарежет?
— Да вы его не знаете. Он такой вспыльчивый. Самый первый забияка. Когда его провожали, он так и сказал: я тебя, Верка, люблю, ты для меня богиня, но если чего — зарежу. При всех поклялся. И зарежет. У них вся семья такая. Папаня в тюрьме сидел. За то же самое.
