…Кулаков увозили на станцию по ночам под бабьи причитания, ругань и окрики. С болью глядел Игнат на горькие проводы.
Тускло горели фонари, поблескивали кожаные куртки, белели бабьи завески и полушубки. Хуторяне провожали своих бывших хозяев сурово и молчаливо, глядя из-за плетней. И лишь одинокая бабенка, причитая, оплакивала хозяев, вспоминая доброту их и заботу.
— Родимые, как я без вас… Одна я, одинешенька…
— Не ори, дуреха, не померли мы! — кричал старый хозяин. — За куренем гляди ла кобеля корми.
— Чему быть, тому не миновать.
— Жалкая ты моя, не все свет, что в окне, — сказал бабенке Казарочка. — Не плакать тебе надо, а радоваться.
Растрепанная старуха бегала вокруг подводы с иконой, а муж кричал ей:
— Чертова ты дура, брось эту доску. Там, куда едем, лесу много. А Деян-образник, поди, с нами поедет.
— Шутов! Старый! Зря ты гроб сжег, с собою бы взял. А то дорогою с горя ноги вытянешь, что с тобою делать?
— Хам ты, вот кто! Возрадовался чужому горю.
— Ишь, о горе заговорил. А ты мое горе понимал? Ты в мою душу хоть раз заглянул? Кормил работников как собак. Собаке прокислые щи, и мне с женою. Заставлял бабу мою перемывать полы по два-три раза. Гад!
— Побойся бога.
— Про бога что-то ты вспомнить припозднился.
— Я строил хутор! Вот этими… — кричал дед Шутов, растопыривая длинные серые пальцы. — Я долбал киркой камень, сажал за хутором краснотал, складывал стены. Тополя выхаживал. А ты на готовое пришел.
Рядом зазвенело стекло: кто-то свалил с подводы на дорогу огромное старинное зеркало.
— Эх, не успел я дом сжечь. Будет в нем разгуливать коммуняка.
— Не погребуем, — сказал Казарочка.
— Всякому делу бывает конец, так и власти вашей новой.
— Делу? Верно. Да вот жизни конца-краю не будет.
— Деньги не забыл, старый? А маменькины серьги и кольца?
— Какие кольца? Я их на «Заем свободы» выкинул.
— Мы нигде не пропадем! — заверял всех захмелевший парень.
— За что меня выселяют? Я не убивал!
— Как за что? Работников имел? Имел. Оружие на днях конфисковали — три винтовки и патроны. Ты, Антип, не придуривайся. Заклятый враг ты трудовому человеку. Не убивал, говоришь? Твой брат убивал, а ты его в заборке от милиции спасал. Отец тоже душегуб. Попасть бы ему на том свете туда, где горшки обжигают.
— Тимоха, а может, мы и возвернемся? Хлеборобы спонадобятся, вот и пригласят нас.
— Гляди, на фаэтоне за тобой прискачут.
У запора под акацией сбились в тесный круг парни, пьяно выголашивали:
