Наконец остановился, словно вспомнил о чем-то. Швырнул на диван пижаму, снял тапки, надел костюм, туфли. Взял большой желтый портфель и ушел на кухню.
У Вероники тревожно забилось сердце;
— Ты что — обиделся? Извини, пожалуйста...
Жорес ничего не ответил, продолжал что-то искать и складывать в портфель.
— В командировку собираешься?
Опять ни слова в ответ. Вернулся в комнату, достал из шкафа несколько рубашек, галстуков.
«Надо ж было ляпнуть такое...— уже ругала себя Вероника.— Молчала бы, прикусив язык, голова садовая...»
— Куда же ты? — спросила она дрогнувшим голосом, когда Жорес направился к выходу.
— Предоставляю тебе свободу... — ледяным тоном ответил он и хлопнул дверью.
Хлопок этот острой болью отозвался в душе Вероники, казалось, ее одну оставили в камере-одиночке, оторванную от мира, от людей, от всего живого...
И она залилась слезами — от жгучей обиды на мужа, на себя, на свою неудавшуюся молодую жизнь. Если б не Лика, ни минуты не оставалась бы в этом ужасном заточении. Пошла бы куда глаза глядят, чтобы не видеть, не дышать одним воздухом с тем, кого по ошибке молодости имела глупость назвать своим мужем. Ах, какая она несусветная дура, послушная овца! Разве нужно ей было это замужество? Да кому угодно, только не ей!
Немного успокоившись, рассудила: никуда он не денется, погуляет с дружками и вернется. Не такой он простак, так чтобы оставить свое богатство, квартиру, отнятую у несчастной женщины, которая четыре года молилась на него, кормила и поила, а он в итоге наплевал ей в душу и отправился на поиски новой жертвы.
Вероника теперь готова была поверить в его роман со Светой. Жорес не из тех, кто легко упускает лакомый кусок.
В кроватке тихо посапывала дочурка. Вероника осторожно взяла ее на руки и сразу отлегло на сердце. Стало ходить нею по комнате и нежно напевать знакомую с детства колыбельную. Это безмятежное и чистое существо ничего не хотело знать, ему было все равно, дома отец или ушел, придет поздно ночью или вовсе не вернется. Золотая, неповторимая пора в жизни человека.
Вероника постояла у окна, посмотрела с высоты третьего этажа на вечерний город. Среди тысяч мерцающих огоньков выделялись ярко-красные и зеленые огни реклам. Проносились легковые машины, куда-то спешили или, наоборот, медленно брели запоздалые пешеходы. Город продолжал жить, казалось, он в такой поздний час без устали трудиться и не нуждается в передышке.
А вот она наконец измогла. Неужто придется бросить стационар и переходить на заочное отделение? Идти работать и воспитывать ребенка — одной? Не возвращаться же к матери... Вышла замуж, родила дочку, и снова под родительское крылышко? Нет-нет! Будь что будет... Из этой квартиры она никуда не уйдет, и выселять ее никто не посмеет, закона такого нет. А уж Лику как-нибудь поставит на ноги, выведет в люди. Жизни на это не пожалеет. И ни у кого помощи просить не станет, сама будет бороться с трудностями.
