Учитель — тонколицый, бледный, задумчивый, обычно держался с людьми приветливо, обходительно, и только когда хотел кого-либо поддеть (что случалось с ним довольно редко), становился вдруг язвительным и упрямым, что козел. Писарь же, властолюбивый, мордастый детина, обладал амбицией сверх всякой меры. Предметом их спора на этот раз было просвещение народа. Писарь, господин Довбёжка, с апломбом доказывал учителю, что простолюдинам наука нужна так же, как корове седло, что учить мужиков грамоте — лишь портить их, сеять соблазн и распутство.
— Сотворены они,— рассудительно говорил он,— для труда физического, а посему и науки воспринимают с трудом.
— Кого же пане писарь имеет в виду учить в школе — детей или взрослых? — начал издалека учитель.
— Разумеется, детей, им в наследство передается,— ответил Довбёжка.— Какой дурак станет учить мужика в летах?
— Почему бы нет? — снова подъехал учитель.
— И вообще,— сказал писарь.— Легче научить корову танцевать мазурку, чем такого вот Антося расписываться,— кивнул он в сторону дедушки, что наливал да подавал учителю: пить была того очередь.
— Что ж, об заклад, пан писарь? На ведро виленского пива. Он у меня будет не только расписываться, но и прошения писать,— предложил учитель, еще больше подзадоривая Довбёжку.
— Прошения?! — ударился тот в амбицию.— Десяти ведер виленского пива! И учи ты его хоть до конца света!
На дедушкину беду, они и впрямь побились об заклад. Однако не бессрочно, а только на полгода. Писарю, когда все обернулось всерьез, уже не терпелось поскорее испробовать учителева пива.
Поспорили осенью, а в начале весны собралась на добровольных началах комиссия экспертов, разумеется, охотников выпить. Со стороны учителя был фельдшер Глисник, худой, как палка, из-за солитера в кишках, от которого никак не мог избавиться. Со стороны Довбёжки — его помощник, писаришка, фамилию которого я забыл, хотя мне и называли. Верховным арбитром Глисник и помощник писаря выбрали известного в наших краях дьячка Райского — этого никто никогда не перепивал.
Комиссия собралась у учителя. Вызвали дедушку. Усадили за стол посреди класса и предложили написать в волость прошение о прибавке жалованья. Времени дали час. Когда же минут через двадцать дедушка, не так уж и попотев, кончил писать и показал написанное, фельдшер Глисник от избытка чувств расцеловал его на глазах у всей комиссии, Райский от удивления стал креститься, а помощник писаря изогнулся в дугу и полез под стол смотреть, нет ли там какого фокуса...
