— Нет, я пешком пойду,— заявляю я решительно.
— И в своем сером жупане?
— И в своем сером жупане.
— Ну и чудак!
— Такой же, как и все чудаки.
— Может быть, но такого впервые вижу.
— Когда-нибудь увидите и других.
— Разве только после второй революции.
— Не будьте так уверены, что ее не будет.
— По мне пусть она будет хоть завтра, я был землемером, землемером и останусь. А вот за вас тревожусь: как бы не сесть вам без поры в дырявую калошу.
— А что я такое делаю?
— По правде говоря, ни черта вы не делаете, только нервничаете, бог знает чего.
— А вы что делаете?
— Что я делаю? Ого-го! Важное государственное дело, сударь мой! Столыпинские хуторки... Это вам не фунт изюму... Однако довольно нам этой философии, палки зеленые! Садитесь лучше обедать, выпейте чарочку, съешьте бараньего окорока и отправляйтесь-ка к девчатам побаловаться. Вот и будете настоящим мужчиной и землемером, а не чудаком в сером жупане...
Такие разговоры мы вели с ним довольно часто.
А вообще землемер этот забулдыга, пьяница и старый бабник. Он совершенно безразличен к крестьянскому горю, да и ко всему на свете, кроме выпивки и баламутства с девчатами. Работаем мы и в будни, и в праздники, нагоняем «сдельную оплату», однако работа у него идет вяло и неспоро и подвигается вперед очень медленно.
Каждый день с раннего утра до позднего вечера мы либо таскаемся по полям с инструментами — и в зной, и в самое дорогое крестьянское летнее время; либо пытаемся мирить хозяев, выслушиваем их споры и ругань, либо же камеральная работа, медленная, тяжелая и все равно бессмысленная, потому что ни земли, ни справедливого землеустройства она не дает и дать не может. Необычайно трудно, просто невозможно спроектировать тут что-нибудь такое, чтобы каждому хуторянину было хорошо.
Заедает тоска, дорогой ты мой. Сам не знаю, как быть дальше. Разве что сбежать куда-нибудь?
Пиши мне, развесели хоть немного...
Твой Л. 3.
8/VII. 1913 г.
Деревня Радзивилишки.
Здорово, здорово, молчаливый товарищ!
Я тебе пишу, а ты молчишь. Вот уже около двух недель живу я здесь, словно в какой-то ссылке, в чужом и враждебном краю, без выхода, без выезда и с каждодневными неприятностями.
До сих пор не получил еще ни от тебя, ни из Темнолесья, от своих родных, ни единого письма и не знаю, чем это объяснить.
Поэтому тошно мне. И обида на самого себя, что поддаюсь этому настроению.
***
Вот в каком необъятном мире, в каких широких жизненных просторах оказался я, мой милый товарищ! И каждого из нас ждет тот же путь — помни об этом, мой дорогой.
