— Петрунеля! Не трогайте меня! Мне и смерть не страшна,— Казюк, защищаясь, берет самую высокую ноту, отталкивает старуху и выборного, но все же медленно отступает к порогу.
За переборкой девчата падали со смеху. Смешливая Михася, изнемогая, гримасничала перед сестрой, изображая Казюка и его бешенство, а Стефания, шепелявя, со слюнкой в уголках губ, говорила:
— Этот Казимер — хитрый, черт! Мы, глупые, кричать будем после передела, а он теперь мучается... Попробуйте его обидеть, если он такой грозный асессор, ха-ха-ха!
— Я до амператора дойду! Не таких еще панов начальников с должностей гнали, а вы для нас мало значите! Это, пан, тебе не деревня! — гремит Казюк на улице, шлепая по глубокой грязи...
Патрон молчит и сопит. Апликант со смертельной тоской механически копается в планах и думает: «Наверняка явится сейчас и Сымончиха».
Муж Сымончихи помер в этом году, вернувшись из Америки. Оставил он жене убогое хозяйство — старенькую хатку и кучу маленьких детей. Сымончиха и теперь была на сносях; толстая, вся в веснушках, но с бледным лицом и большими, навсегда испуганными серыми глазами. Приходила она всегда с детьми: самый старший — Франек, шел «за мужчину», как хозяин. «Теперь Франек в моду вошел: как идет по улице, все собаки брешут»,— зубоскалили парни. Младшего несла, прижав к груди, а худенькую девочку в братовой с длинными рукавами свитке вела за руку. Ей с колонией повезло: оставалась на месте, на унавоженной огородной земле, с сенокосом и речкой. Апликант не мог понять, почему она ежедневно приходит к ним плакать и клянчить. Наверное, хотела еще и еще раз услышать, какая хорошая колония ей досталась, и пойти домой спокойно, смеясь сквозь счастливые слезы?
Сегодня она не пришла, зато явился Стасюк.
Стасюк, младший брат Казюка, высокий и молчаливый мужчина, наведывался к землемерам редко, но словно караулил момент, когда брата за полы тащили из хаты землемеров. С большой каменной обидой гремел он тогда и по адресу Стасюка: «Послушай, брат, век к тебе не зайду. Век буду проклинать!» Однако уже на следующий день таскал вместе с братом стальную землемерную ленту, ставил столбы — был тихим и добрым.
Сегодня, переступив порог, Стасюк осмотрелся по сторонам, подошел поближе и тихим голосом затараторил:
— Паночки. У меня дети малые... Я вот, это, хочу... может, вам нужны яйца, свежее масло... У меня дети, а они, старики, только вдвоем: он да жена... Когда будете мою с братом колонию пополам делить, как записано в протоколе, так, может, это, мне немножко прирезали б, а? Паночки... я не постою...
