Отчаяние охватило его. Ему теперь казалось, что белорусское возрождение не имеет под собой никакой почвы, что в «Нашай ніве» сидят слепые люди, оторванные от жизни, что ничего из этого белорусского языка не будет и быть не может...
Снова вернулся в зал. С угрюмым, суровым видом стоял в углу и смотрел, как беззаботно танцуют веселые люди, эти совсем чужие ему люди...
«Пожалуй, это самый тяжелый вечер в моей жизни»,— подумал он и даже на сердце стало холодно от страшной тяжести. Потеряв всякое желание жить, машинально отвернулся и пошел одеваться.
А вслед ему летели веселая музыка и дружный топот танцующих.
***
Вокруг царил сонный покой, даже кони самых поздних извозчиков уже не цокали на улице по камням. Одинокий фонарь на углу улицы, источавший мрачный желтый цвет, казалось, потускнел еще больше. В номере было тихо и темно, как и во все гостинице.
Лявон лежал и думал и не мог заснуть, лишь все глубже и глубже погружался в то приятно-болезненное состояние, что бывает между сном и явью, но никак не мог заснуть и только мучал себя этим лежанием и думаньем.
Нервная скрипка под аккомпанемент рояля все еще плакала и рыдала, мучительно изливая неведомую печаль. Она вередила в мыслях все то болезненное или просто неприятное, о чем хотелось забыть, чтобы уснуть.
То вдруг приплясывала и гикала она, словно поняв все, что происходило в действительности, и словно захмелев от радости жизни, но на самом деле говоря только о еще большем разочаровании и себе, и всему окружающему миру.
И в то же время опять, сквозь притаенные слезы, но тише, будто от бессилия и отчаяния, жаловалась неизвестно кому: о-ё-ё... о-ё-ё... о-ё-ё...
Это был тот же вальс, размеренный и плавный, только воспринимался он уже иначе: с легкой грустью, такой близкой к безнадежности, когда сердце смертельно сожмется на миг и отпустит, чтобы снова, быть может, сжаться еще страшнее.
Теперь, в одиночестве, трезво поразмыслив в тихой комнате сонной гостиницы, он невольно пожалел, что ушел с вечеринки, не присмотревшись как следует к людям, не познакомившись и не поговорив с ними, а лишь испортив себе настроение. И от этого он начинал злиться.
«Зачем я туда пошел? Почему я не уехал сегодня же?» — иногда приходило ему в голову, и толком не мог понять, спит он или не спит, и никак не мог успокоиться и крепко заснуть.
***
Он уснул, когда за окном уже рассвело, и проспал до полудня. А проснувшись, не хотел вставать, не хотел никуда идти, не хотел ничего делать.
