Дикая ярость охватила его, словно уже на самом деле, наяву, был у него этот болезненный разлад с любимой девушкой. Ему казалось, что и пуща со своей извечной тишиной отшатнулась от него, будто от заразы, и уже никогда не даст ему тихой, лесной радости.
Наконец он увидел тропинку и поплелся по ней как неприкаянный, словно оторванный от мудрой гармонии и брошенный в лоно страшной неразберихи, где грязно-заскорузлое никогда не станет красивым и правильным.
Какое-то время шел тропинкой через заросли орешника, потом до слуха долетел неясный звук, послышались людские голоса. Впереди показалась полянка. В густых кустах малинника мелькали белые и красные косынки, раздавались приглушенные, радостные от жадности возгласы: «Столько малины, ой-ой!»
Тот самый парень, который лежал в жите у дороги, вышел из кустов, как раз напротив Лявона, и, помявшись, спросил по-белорусски, с литовским акцентом:
— Издалека, браток?
— Издалека... А что?
— Просто так спросил... И мы издалека.
— А...
Лявон произнес это «а...» уже спокойным голосом. Что же касается неласкового, даже грубого «а что?» — то уж тут он ничего не мог поделать, слово вылетело, и его не поймаешь. Жаль...
***
По поляне ходила рыжая корова, щипала траву, махала хвостом и дергала головой, спасаясь от мошкары,, дрыгала-топала ногами, и мяла траву, и звенела бубенчиком.
Поглядев на нее, можно было окончательно успокоиться, даже обрадоваться, что живет корова своей здоровой, нормальной жизнью.
Неподалеку видна была хатка. Наверное, в ней жил лесник, и это была его корова.
Посмотрев в сторону, Лявон увидел сидевшую на пне пастушку лет десяти — худенькую, светловолосую, в короткой полинялой юбочке.
Когда он проходил мимо, девочка тихо запела... Потом с таким видом стала вертеть в руках недовитый венок, словно была очень занята собой и совершенно не интересовалась, кто это там идет. Слова песни нельзя было разобрать, да и напевала она такую унылую мелодию, что Лявон тут же ускорил шаг, чтоб не слышать ее. Но девчурка запела громче, и ему подумалось, что она своим пением душу вытянуть может. «И это так поют наши дети»,— с досадой подумал он.
— Ста-а-ась-ка! Гой, го-о-ой! — перестав петь, неожиданно закричала пастушка веселым и звонким детским голосом.
Лявон даже оглянулся. Но вдруг страшно испугался.
— Гр, гр, р! Гав, гав! Гав, гав! — на него из-за хаты бросилась гончая собака.
— Вот я тебе погойкаю, проказница! — незлобиво крикнул в сторону дочери седоусый лесник, спускаясь с крыльца.— Не бойтесь, не бойтесь, не укусит... Пошла прочь! — отогнал он собаку и спросил: — В местечко идете?
