Понимаете, то, что говорит она, — это попытка спровоцировать Вас на возвращение любви. Это вызов Вам, просьба о том, чтобы Вы воспламенили, завоевали вновь. У нее тоже есть свой счет к Вам — то, что она вознамерилась не прощать.
Когда женщине больно, она проявляет не лучшие свои качества. Иногда даже не свои, а заимствованные качества. Ну как ей понудить Вас взять ее в свою жизнь? Так — чтобы совсем! Как она того, несомненно, достойна?
Мне не надо больше с Вами общаться, Игорь. Я отвлекаю Вас от труда отношений. От каторги отношений, может быть. Но ее надо избыть, вдруг все удастся наладить? Пишу и сама не верю… но она же не абстракция — живая женщина. Я представляю, Вы терпели — баловство чужого дитяти, визиты чужих ражих родственников, молчали, молчали, скрипели зубами, у Вас в голове не укладывалось: как же она не видит? А чувство такта не дало Вам назвать все своими именами, и Вы предпочли просто отгородиться.
Любить — значит понимать. Вы просили, объясняли, а Вас не слышали. Мол, сам позвал, я пришла, ну и что, что не одна, любишь — люби все мое. Тоже верно. Только в отношении здоровых. А Вы были больны и измучены…
Если бы она вначале все отдала, то потом все получила бы, вероятно. А так вышла смертельно раненная любовь двух замученных, плохо соображающих людей…».
* * *
Нет, он не обругает.
Он уже ждет моих писем, где «каждое слово ложится прямо на сердце. Как будто теплой ладошкой кто провел…».
Но понимает, что это общение на определенном уровне. И больше ничего не может быть.
Я НЕ ХОЧУ ничего чувствовать. Не хочу влюбляться. Не хочу.
Боли боюсь. Я еще не выздоровела.
Я НЕ ХОЧУ!!!
Но что я пишу ему в ответ? Провокацию…
О, конечно, теперь, перечитывая свои письма, я понимаю, что уже тогда была обречена…
Но тогда… тогда я предприняла попытку сорваться с нежной привязи…
* * *
«…Игорь, Вы так на меня действуете, что мне надо бежать как можно скорее.
Я не хочу влюбляться.
Лучше поздно это понять, чем завязнуть еще глубже.
Простите, я дезертирую, да? Ну значит так.
Я больше не вынесу пытки всем существом превращаться в одно громыхающее сердце при виде знакового имени или лица.
Ну не было у меня никогда нормальной любви. Поэтому я и сбегаю, что слишком хорошо знаю ее болевые приемчики…».
* * *
Сбежать не вышло.
Он не стал отвечать на письмо. Просто написал рассказ. Гриновский какой-то сюжет: капитан — яхта — буря — вот-вот гибель — но тут — о, чудо! — луч — доводит до берега — становится другом — а потом неожиданно меняется, являет свой женский лик и облик — женщина-луч не хочет стать пленницей любви, покидает капитана — тот снова одинок — море темно и полно опасностей — «куда ж нам плыть», короче.
