Пятая голова Цербера | страница 96

— Есть способ.

— Отлично. И какой же?

— Позволь ему подняться, — попросило Дитя Тени, а затем обратилось уже к Восточному Ветру: — Вы едите нас, но знаете, что мы — волшебный народ.

— Знаем, — все еще задыхаясь, ответил Восточный Ветер.

— Нашей силой я сверг с неба звезды, но сейчас я покажу вам куда более великое волшебство. Ты станешь Пескоходом, а Пескоход станет тобой, — произнесло Дитя Тени и молниеносно, подобно атакующей змее, метнулось вперед, вонзило зубы в руку Восточного Ветра, и ошеломленный Пескоход увидел, как лицо его близнеца расслабилось, а глаза уставились на что-то незримое.

— То, что перетекало у меня во рту, течет теперь и в его венах, — объяснило Дитя Тени, утирая с губ кровь Восточного Ветра. — И так как я сказал ему, а он поверил, в своих мыслях он — это ты.

Рука Пескохода болела после казни Последнего Гласа, и он потер ее.

— Но как мы узнаем, что он сделает?

— Скоро он сам об этом скажет.

— Все это детские забавы. Он должен умереть! — Пескоход пнул Восточного Ветра по ногам, повалил в воду и удерживал там, пока тело не обмякло. Когда он снова выпрямился, то объявил последнему Дитяти Тени: — Я говорю.

— Да.

— Но теперь я не знаю, Пескоход я или Восточный Ветер в его сне.

— И я не знаю, — ответило Дитя Тени. — Однако смотри: там, на берегу вниз по течению, что-то происходит. Пойдем поглядим?

Туман рассеивался. Пескоход взглянул, куда указывало Дитя Тени, и увидел, что там, где река впадала в стонущий Океан, на воде покачивалась какая-то зеленая громадина. Неподалеку от нее на песке стояли трое мужчин с прилипшими к рукам и ногам листьями, разглядывали выброшенное на мель тело Последнего Гласа и переговаривались на языке, которого Пескоход не понимал. Когда он приблизился, те протянули к нему раскрытые ладони и заулыбались. Но они не знали, что раскрытые ладони означают (или означали когда-то), что они безоружны. Его люди никогда не знали оружия. Той ночью Пескоходу снилось, что он мертв, но долгое время сновидений уже прошло.

Но не воображай, будто я думаю о тебе.

Ты меня согрел,

и я пойду опять слушать голоса ночи.[35]

Карел Чапек

То был небольшой коричневый чемоданчик — дипломат из потертой темно-коричневой кожи, укрепленный латунными уголками. Когда чемодан был новым, уголки эти покрывала коричнево-зеленая краска, но со временем большая ее часть стерлась, и умирающий солнечный свет, проникавший через окно, падал на тусклый зеленоватый налет вокруг ярких шрамов свежих царапин. Раб аккуратно, почти беззвучно, поставил чемодан рядом с настольной лампой младшего офицера.