От соседа несло перегаром.
Серо-синий дым плывёт над лестницей. Косые линии зубчатых пролётов обрезаны узкими площадками с коричнево-серыми, затёртыми сотнями подошв плитками. Зубья-ступеньки режут воздух, цепляют белый кафель стен.
Дом спит. Близко к полночи.
Сосед снова пьян. Глаза его белые. В них ненависть. Пьяная ненависть.
— Сука! Выблядок! Говнюк!
Мне всё равно.
Мне давно на всё наплевать.
Мне надо пройти наверх. Сосед сидит на ступеньках. Ругается и хрипит. Слюна течёт по шершавому подбородку, по грязно-серой щетине.
Я пытаюсь перешагнуть через его ноги. Ноги дёргаются.
Я спотыкаюсь…
Муравей снова пустился в путь.
На этот раз мне кажется, что ползёт он куда быстрее, чем ранее. Отдохнул, наверное?
Или в прохладе номера ему стало полегче.
А мне не легче. У меня болит голова.
Слишком много сплю.
Я ещё здоров (странно звучит, не так ли?). Здоров… но плохо себя чувствую.
Интересно, когда я заболею… буду ли я чувствовать себя лучше?
Где-то я слышал (теперь уже не могу вспомнить, где именно… кажется, какая-то телепередача), что течение некоторых болезней необычно. Больной начинает чувствовать себя лучше, наблюдается даже временный подъём сил. Настроение… чудесное. Поют птицы.
Маленькие птицы. Маленькие птицы с резкими, пронзительными голосами.
Одну из них я встретил совсем недавно. Этой осенью.
Да, тогда она ещё была маленькой.
Сидела у меня на плече и я её почти не чувствовал. Только иногда… маленькие, колкие коготки впивались мне в кожу. Даже сквозь ткань… пиджака, рубашки, куртки; днём, вечером — она пробовала мою кожу на прочность.
Ночь она спрыгивала с плеча и спала на подушке. Рядом с моей головой. Во сне её крылья дрожали. Иногда она проводила перьями по моим щекам.
Клюв у неё был бледно-серый, покрытый тонким, едва заметным слоем воска.
Она едва открывала его. Словно задыхалась. Или хотела пить.
И пела…
Пела ли?
Тонкий свист. Временами — пронзительный, надсадный. Он обрывался. На минуту, другую. Потом начинался вновь.
Песня. Песня, тонким крутящимся железом звуков сверлившая мне мозги.
Кажется, она насквозь просверлила мне череп.
На подушку потекла кровь.
Капли падали на наволочку. Впитывались. Одна за другой чёрные капли падали вниз. Беззвучно.
Пятно росло, расползалось по затёртой снами хлопковой ткани, изгибалось по складкам, сохнущей хваткой склеивая волокна.
«У тебя нос разбит».
Песня прервалась. Наступила тишина.
Птица сидела на спинке кровати и, изогнув голову, с любопытством смотрела на меня.
