Месяц смертника | страница 8



— Полагаю, этот тип людей перспективен для разовых акций? Вдруг кто-то предложит им на два килограмма больше славы, чем вы? Или на полкило больше смеха?

Он засмеялся. Моя откровенность ему явно понравилась.

— Никто не предложит им славы больше, чем мы. И никто не предложит больше смеха. Никто, Игорь! Это одна из немногих гарантий, которые мы даём. Но вот что странно… В последнее время всё чаше и чаще я встречаю людей… как бы сказать… смешанного типа. Представьте, как это необычно — человек, у которого пустота повсюду. В голове, в душе. В кошельке. Может, когда-то давно, много лет назад, в пелёнки вместо младенца завернули воздух. С того всё и пошло… А ведь у вас…

— А у меня?

Он закрыл блокнот.

— У вас… Вы действительно хотите умереть. По крайней мере, здесь ваша искренность — вне сомнений.


Муравей полз по стене.

Сверху вниз.

Он был огромен и вял. Полз медленно, застывая надолго, как будто засыпал на ходу. Словно жара допекла и его.

Но ведь он то к ней должен быть привычен. Он местный.

Всё время хочется спать.

В гостиничном номере кондиционер есть. Он работает громко, с гулом и треском. Иногда ревёт и мелко вибрирует, словно заглотнув особенно большую порцию влажного липкого воздуха.

Иногда из-под решётки его стекает вниз тонкая, прохладная струйка конденсата. На крашеной в светло-жёлтое стене — плывут разводы. Бледно-зелёный узор…

А может, муравей медлителен от прохлады, а не от жары? В комнате всё-таки куда прохладней, чем на улице. Кондиционер, конечно, допотопный, но воздух холодит исправно.

Господи, если бы он ещё и не ревел как трактор!

Впрочем, дарёному коню… За номер плачу не я.

Беседа была вчера. Сегодня меня никто не беспокоит.

Я даже не знаю, каков был результат этой беседы.

Быть может, на мне решили поставить крест? В буквальном смысле слова? И гораздо раньше, чем я думаю.

У меня не было сомнений в том, что меня ожидает при отрицательном результате вчерашнего разговора. Я был уверен, что в этом случае меня ни при каких обстоятельствах не отправят обратно в Москву и не попросят (пусть даже очень убедительно) забыть всё, что было в моей жизни… в последние двадцать дней.

Всё просто — в чужой стране, по подложному паспорту, под чужой фамилией, ни слова на местном языке. Если и есть что-то очень, очень лёгкое и незначительное — так это моя ликвидация.

Впрочем, мысль о смерти нисколько меня не беспокоила. Ведь именно за ней я сюда и приехал. Разве только, я не смогу…


— Сука!