— Так, значит…
Он манит меня пальцем.
— Сюда подойди. Да ближе! Ближе, кому сказал!
Крик его неожидан для меня. Я вздрагиваю. Подхожу к нему.
— Слышь, — внезапно охрипшим голосом произносит Лёнька, — я тоже людей люблю. Учить люблю такиз козлов как ты! Понял, гнида? Жизни учить! Ты мне ещё спасибо скажешь! Сука!
Он ладонью хватает меня за затылок. Второй рукою бьёт в солнечное сплетение. И резко наклоняет вперёд.
Я теряю равновесие. Падаю. Зубами и верхней губой бьюсь о край унитаза. Выкашливаю слюну и сплёвываю к унитаз кровь и мелкие осколки зубов.
— Это тоже подарок, — с непонятной мне яростью произносит Лёнька.
Он ставит согнутое колено мне на спину, придавливая к унитазу.
— У меня и для тебя кое-что осталось. Получай, гадёныш!
Тёплая струя льётся мне на затылок. Моча стекает по щекам, сквозь распушие губы затекает в рот. Солёный вкус мочи смешивается с кисло-солёным вкусом крови.
— Нравится? — шепчет Лёнька.
Я цепляюсь пальцами за край унитаза и не могу, не решаюсь оттолкнуться от него.
Потому что знаю: может быть и хуже. Куда хуже.
Это ещё не предел.
Лёнька медленно и с явным наслаждением (я не видел его лица, но поклясться готов, что в этот момент он блаженно жмурился и улыбался, запрокидывая голову) стряхивал мне на голову последние капли.
Потом, отпустив меня, отошёл в сторону, поднимая и застёгивая штаны.
Я продолжал стоять на коленях перед унитазом, низко опустив голову. Капли падают на пол. Волосы мокрыми прядями закрывают лоб.
Кожа на щеках горит и чешется, будто по ней стекала не моча, а едва разведённая кислота.
— Привыкай к жизни, чмошник, — произносит Лёнька.
И, подойдя ближе ко мне, тихо добавляет:
— Людей уважать надо. Понял? Меня вот уважают… У меня семья правильная, и сам я пацан правильный. Работаем, слышь, не покладая рук. И живём по-людски. А ты, урод? Давно на себя в зеркало смотрел?
Я снова сплёвываю в унитаз натёкшую с губ кровь.
— Смотрел? — громче повторяет Лёнька.
Я отрицательно мотаю головой.
— Ходишь в обносках, папаша козёл и алкаш, мать — сука подзаборная, сопливая, — с наслаждением произносит Лёнька. — Чё, скажешь, не прав? Любого спроси, так каждый скажет, что прав. Чего, ответить даже нечего?
Я снова мотаю головой.
— Родят же алкаши урода! — с презрением произносит Лёнька.
И выходит из туалета, громко хлопнув дверью.
«Неправда…»
Губы мои еле шевелятся, отчего шёпот едва слышен. Я и сам не могу разобрать своих слов. Только понимаю, что пытаюсь что-то сказать.
