Я до сих пор не знаю, что же это за песня.
Но она почему-то не отпускает меня. Не оставляет в покое.
Как и картины того дня… Они тоже со мной.
Старшеклассника зовут Леонид. Вернее, он сам себя так называет. Его ровесники называюе его — «Лёнька». Или «Лёня».
А ещё — «рыжий», хотя он не совсем рыжий. Я помню: у него скорее светло-каштановые волосы. Разве только чуть тронутые рыжиной. Да и заметно это было лишь в ясный, солнечный день.
Похоже, Лёня за урок успел накопить много мочи.
Он почему-то не спешит расставаться с ней.
Внезапно журчание прекращается.
Не затёгивая брюк и даже не поднимая их, Лёня поворачивается ко мне.
— Ждёшь? — спрашивает он.
И усмехается, едва заметно.
Конечно, жду. Он же сказал стоять и ждать. Я и не знал, чего именно. Но покорно стоял и ждал.
Я киваю в ответ.
— Правильно, — удовлетворённо замечает Лёня.
И добавляет:
— Старших нужно слушаться. Так тебя отец воспитывает?
Тревога поднимается в моей душе. Разговоры, в которых хотя бы мельком упоминается мой отец, мне вообще неприятны, а уж тут, в такой обстановке, да ещё и этим гадом Лёнькой…
К чему он?
Не по себе. Страх нарастает, он настолько силён, что вызвает тошноту.
В слюне привкус меди, я с трудом могу глотать.
— Хорошо он тебя воспитывает?
Лёнька проводит ладонью по паху и стряхивает на меня мочу. На правой щеке я чувствую медленно сползащую по ней каплю.
— Козёл он, твой папаша! — с радостной улыбкой произносит Лёнька.
И пальцем показывает на оттопыренный карман школьной куртки.
— Сам мне вчера полтинник дал!
Лёнька фыркает, всхлипывает от восторга, выбрасывая фонтан слюны — и серебристые капли плывут в полутёмном воздухе школьной уборной.
— Мудила, правда? Пьяный, блин, зараза! Еле ходит, козлина, а всё туда же! Бабки раздаёт… Дебил у тебя папаша, точно тебе говорю! А ещё и раком болен!
Я почти не слышу его. Туман перед глазами густеет. Я с трудом борюсь с нарастающим нервным кашлем, спазмы сдавливают горло.
— Он… — еле произношу я, — он… людей… очень любит. Он не может…
Перехватывает дыхание. Я замолкаю.
— Чего?
Ленькин смех обрывается. Так резко, что последний звук похож уже не всхлип, а на взвизг. Истеричный, почти собачий взвизг.
— Чего? — повторяет он.
В голосе его звучит издёвка. И ещё — угроза.
— Любит, стало быть?
Лёнька поворачивается к унитазу и смачно сплёвывает.
— Это, стало быть, так он тебя, мудака, воспитывает… Сам лошара гнилая, и сынка такого же слепил, уродина…
Он что-то шепчет себе под нос. Шёпот его становится резким, свистящим, переходя временами в шипение.
