Я рассказал о Сорренто, где только что побывал, работая со студентами в семинаре русского языка... Побывал в доме, где жил Горький. Он высится над Сорренто. Отсюда, увидев все, я понял, почему это «Сорренто», что означает в латинском — «улыбка».
Л.М. прочитал мне шутливое «удостоверение», выданное ему Горьким, в котором говорилось о благопристойном поведении Леонова.
— В тот мой приезд он был как-то по-особенному мил, заботлив предельно внимателен. Тогда же, в один вечер, когда мы возвращались, Горький сказал ошеломившую меня фразу: «Вы — великий писатель, а я только интересный литератор». Я никому не доверял этой фразы и вас прошу не говорить об этом. Впоследствии я часто задумывался, что могло у Горького вызвать эти слова...
— Но и ругать он умел. Рассердился за то, что герой говорит у меня: «Мысль — вот источник страдания». А я, грешный, и сейчас думаю, что познание мира — процесс мучительный и многослойный, в котором разум — один, но не единственный рычаг — а?..
Мы вернулись к рассмотрению заметок Горького.
— Тут много такого, что можно рассматривать, как наброски для памяти, своего рода записную книжку. Давайте так их и дадим. В письме к Ленину упрек в барстве он бросил сгоряча, говорите, что в «Несвоевременных мыслях» повторит? Видимо, кто-то ему подбросил этот аргумент. Возможно, Богданов?
— Что ж, надо откомментировать. Но мы не безответственные люди. Важно, если сам автор не предназначал для печати, соблюдать его волю. Брать лишь то, что не только обогащает писателя, но и народ, страну. Мы живем в этой стране, исповедуем господствующую в ней идеологию, должны беречь ее достоинство. Как говорили древние: «Пусть консулы будут бдительны» (Леонов сказал это по- латыни). В бытность нашу в США я заявил: «Вас интересует наша литература только с точки зрения того, не начинается ли у нас стрельба? Между тем, у нас создана большая и честная литература. Вся наша страна — одна громадная лаборатория».
— Мы не наживались на слове. Мы писали так, как думали, верили так, как написали. Вот наши раны, вот — шрамы, смотрите.
— Не знаю, останется ли что после меня? Надолго ли то, что написал? Но я честно старался осмыслить путаницу нашего столетия, протуберанцы, проносящиеся из края в край нашей страны, сотрясения вулкана, на котором мы живем.
— Если вулкан чувствуется в произведениях талантливого писателя, они надолго, — сказал я.
— Я боялся, избегал прямолинейности. Не верю, что лобовое, прямое отражение явлений может обеспечить произведению долгую жизнь.
