— Кто?
— Брат.
— Чтобы вернуть домой?
— Чтобы убить.
Кочет вздрогнул. Не помешанная ли эта девица?
— Почему убить?
— Он любит меня… И преследует неотступно месяц за месяцем, местность за местностью, исхудавший, как тень, и всё жаждет мести. Сам нищий, лишенный всего, но что у него на душе? Из каких дебрей он движется?..
— Странничество, кроме прочего, значит еще и грязное белье, случайные связи, водку в подворотне, приемник-распределитель. Или удается избежать?
— Я не захожу в города. Россия же вся из распахнутых безлюдных пространств, как сто лет назад.
— Побираться не стыдно?
— Подавая, люди пробуждаются, и это их иногда спасает. Я и прошу ради Бога. Самой бы и хлеба не надо, ничего не надо…
— Но есть путь монашества, — опомнился Кочет. — Этот институт, кажется, именно предназначен для христианского подвига.
— Я еще очень гордая, — потупилась. — В монастыре хотела бы видеть Монсальват и Шамбалу, в настоятеле — не меньше чем Исаака Сирина. Наверно, я грешу, говоря это, но ведь у каждого своя дорога и надежда.
— Разве у верующих не одна надежда?
— Христианин спасается. А я хотела бы лишь служить Богу, везде, всегда, в этом и любом теле, на земле и в аду.
— Как же тебе удается узнавать Его повеления? А может быть, они нашептаны другим? — жадно продолжал спрашивать Кочет.
— Когда действительно узнаешь Его, этот вопрос исчезает. Как и все вообще вопросы.
— Значит, правда, что фанатическая вера ничем не отличается от шизофрении и ведет разум к маразму, — взволнованно пригвоздил Кочет.
— Мне кажется, жажда знания — всего лишь зуд несовершенства. Совсем недавно ее сделали добродетелью. Пытливость ума осуждается Богом не потому, что слишком многое открывает. Любопытствующий взгляд искажает мир, а разум принимает эти сломанные побеги за истину.
— Разве не к познанию призван человек, единственное разумное существо?
— Разум — орган упорядочения, а не познания. Обожение стало бы гармонизацией мира по горнему начертанию. Так думали о смысле человека еще библейские пророки.
Против этой тирады Кочет ничего не возразил. Отрекаются от мира не столько в жертву Богу, но из глубинного чувства ненужности себя в мире. К христианству предызбраны отсутствием настоящего интереса к жизни. Кочет думал, что пора спать и девушку следовало бы положить на диван, а самому лечь на печку. Но за стеной шар, как объяснить. Вдруг исчез? — с внезапной надеждой вскочил. Шар еще уменьшился и располагался теперь как раз на диване. Кочет решительно прикрыл за собой дверь. Попробовал спихнуть, как пса. Получилось, но он тут же взлетел, завис над диваном и плавно приземлился на прежнее место. Кочету пришло в голову засунуть пришельца под стол. Шар входил туго, скрежетал столешницей, но после многих усилий Кочету удалось задуманное. Едва перевел дух, как стол вместе с шаром поднялся в воздух. Брякнулись на пол книги и будильник. Шар направился к дивану. Настойчивость удивила Кочета, и прозевал миг, когда стол, оставшись без опоры, опрокинулся. На шум прибежала Люда. Вдвоем подняли стол, и Кочет безнадежно махнул рукой на шар:
